– Оно и видно, что вы кончали классическую гимназию,— покривил губы Николай Николаевич.— Цицерон, Вольтер, а там и до Маркса рукой подать…

– Но ведь и вы обучались не в церковноприходской школе,— улыбнулся Алексей.— Мы с вами, кажется, одинаково принадлежали к привилегированной части российского населения?

– Именно потому нам и удивительна горячность, с коей вы защищаете большевиков,— заметил Ризер.

– Да–да, Алексей Платонович,— подхватил Аркадий Борисович.— Отчего же вы не марксист при таком–то настрое ума? Как–то оно не вяжется…

– Как вам объяснить…— Зверев усмехнулся откровенно иронически.— Я не большой любитель показывать кукиш в кармане, потому скажу прямо: большевики сейчас победители, а велика ли доблесть примкнуть к победителям?

– Ну, насчет победителей вы чуть–чуть погодили бы,— мрачно возразил свояк Жухлицкого.— Весьма немалая часть России еще не сложила оружия. Да и заграница не сказала пока последнего слова.

– Кстати, о загранице,— тем же тоном продолжал Зверев.— Почему мое стремление по справедливости оценить деяния большевиков представляется вам достойным удивления, а вот вмешательство иностранцев во внутренние дела — чем–то само собой разумеющимся?

– Союзники испытывают благородное чувство сострадания к русскому народу, ввергнутому в братоубийственную резню,— пробурчал свояк.

– А помимо сострадания к русскому народу, других специальных интересов союзники совсем, что ли, не имеют?..

Получить ответ Звереву не пришлось — во дворе поднялся собачий гам, послышались возбужденные голоса, затем суматоха переместилась в дом и стала приближаться. Можно было подумать, что надвигается подгулявшая компания — невнятно бубнил мужчина, его перебивало взволнованное старушечье кудахтанье, а в ответ кто–то добродушно похохатывал и отпускал неразборчивые, но явно успокоительные словечки.

Аркадий Борисович изумленно поднял бровь. Тут обе створки двери распахнулись, и в гостиную, почти волоча на себе вцепившуюся Пафнутьевну, вступил Захар Турлай. За его плечом маячило багровое, растерянное лицо казака.

– Мир честной компании! — весело сказал Турлай.

– А, товарищ председатель Таежного Совета! — вполне натурально просиял Жухлицкий.— Прошу за стол!

– Большое спасибо, гражданин Жухлицкий,— ослепительно улыбался Турлай.— Рад бы, но только что поснидал. В другой раз как–нибудь.

– А будет ли этот другой раз? У вас ведь кругом дела, кругом заботы, и все о нас, грешных,— Аркадий Борисович сочувственно покачал головой.— Поберегли бы себя, а то ведь и надорваться недолго.

– Э, о чем речь! — Турлай махнул рукой.— Тут, я вижу, сидят люди, которые куда больше меня работали, а на здоровье, кажись, не жалуются. Скажем, вот Дарья Перфильевна или тот же Франц Давидович… Прощения просим, а вы кто будете? — Турлай с самой сердечной улыбкой посмотрел на Ганскау.— Ей–богу, сразу вижу — хороший человек, однако ж, поскольку я нынче вроде как власть здешняя, приходится спрашивать. Иной раз даже самому неудобно бывает…

Турлай смущенно кашлянул в кулак.

– О, простите великодушно! — смеясь, вскричал Жухлицкий.— Забыл представить — это же родственник мой, далекий, правда, по родственник… Впрочем, вот его бумаги,— и Аркадий Борисович передал Турлаю документы.

– Николай Николаевич Зоргаген,— громко прочитал Турлай, без особого интереса разглядывая бумагу, удостоверяющую, что «податель сего является уполномоченным Всероссийского мехового общества, командированным для изучения на месте возможностей клеточного разведения сибирской выдры и баргузинского соболя», после чего возвратил ее владельцу, уважительно заметив при этом:— Стало быть, заступничек–то ваш Никола–угодник? Славно, славно… А я ведь, Аркадий Борисыч, но делу к тебе….