Василиса, в одной нижней рубахе, проворно вздула свечу и счастливо засмеялась, когда увидела Ваську с тугим мешком за плечами.

Купецкий Сын, бледный, оскаленный, с остекленевшими глазами, огородным пугалом стоял некоторое время посреди избы, расставив руки и мелко дрожа. Потом пришел в себя, живо скинул мешок, освободил его горловину, перетянутую сложенными в петлю веревочными лямками. В полумраке закопченной избенки особенно, аж ослепительно белой показалась превосходная крупчатка довоенного еще, должно быть, помола. Василиса ахнула, привычным движением взялась за щеки.

– Гос–споди, вот благодать–то!— прошептала она.

Купецкий Сын по локоть погрузил свою грязную лапу в муку, пошарил и извлек большую бутыль спирта, затем вторую.

– Истинно благодать,— сказал тут и Кузьма.

Васька, не поднимаясь с колен, поспешно вытянул зубами пробку и глотнул прямо из горлышка. Побагровел, вытаращился, белой от муки рукой начал делать отчаянные знаки. Пока Кузьма недоуменно промаргивался, догадливая Василиса мигом зачерпнула и подала воды. Васька припал к ковшу. Напившись, заперхал и обессиленно сел прямо на пол.

– Н–ну, такие, доложу вам, дела! — пробормотал он, зажмуриваясь и крутя головой.— В тайге–то десятерыхбведь порешили… Рядком в землянке поклали… Кровищи — хоть ведрами выноси…

Однако ожидаемого Васькой эффекта не вышло. — Разве десятерых? — отозвался Кузьма.— Слышно, пятнадцать их…

– И не пятнадцать вовсе, а двадцать пять! — затараторила Василиса.— Весь Чирокан говорит…

– Брешут!— уязвленно сказал Васька.— Мы с Жухлицким сами считали. И в шурфу их при мне закопали.

– Кто ж их ухайдокал–то, Вася? — робко спросила Василиса.

– Ну, об этом, конечно, не всем положено знать,— туманно отвечал Купецкий Сын, нисколько не предполагая, что тем самым, а также заявлением, что вместе с Жухлицким считал покойников, он навлекает на себя немалую беду.

– А может, это и не люди вовсе сотворили? — задумчиво проговорил Кузьма.— Может, это сам Штольник покарал их за какую–нибудь шкоду, а?

– Тю–ю! — Васька хохотнул.— Никакого Штольника нет вовсе.

– Как же нет, Василь Галактионыч? — заморгала Василиса.— Все ж говорят… А которые и видели…

– Враки, бабушкины сказки!— отрезал Васька.— Это я вам говорю. Мое достоинство при мне, а фамилия Разгильдяев!..

После этого Васька вскочил на ноги, вопросительно поглядел на хозяев и, прочитав на их лицах молчаливое согласие, подал команду начать пир.

Пока мужики сидели за столом, понемногу попивая спирт, Василиса, тоже время от времени прикладываясь к чарке, проворно взялась за стряпню.

Шустрая, как все приисковые бабы, она очень скоро выставила первые готовые шаньги, горячие и на удивление пышные. Но и то сказать: прямо–таки грех было бы из такой–то муки испечь какую–нибудь пакость.

– Живем! — восклицал Васька, уплетая шаньги.— Держитесь за меня — не пропадете!.. Я ить за что люблю–то вас? При фарте Васька или нет — вы все одно ко мне со всем душевным уважением. Это по мне, это я люблю! А у иных прочих оно как бывает? Деньги есть — Иван Петрович, денег нет — паршива сволочь! Это — люди?— спрашиваю вас. Нет, не люди. Это шавки… л–ли–доблюзы!..

– Василь Галактионыч, а пошто Жухлицкий с тобой так–то — в гости к себе зазывает, вчера вот, говоришь, тесто с тобой ел, а нынче покойников вместе глядели. Пошто так–то?

Василиса еще подложила ему горячую шаньгу и поглядела преданными глазами.