Соседка усомнилась сначала, но от Василисы так вкусно попахивало винцом, к тому же она принесла попотчевать пару свежих шанег, так что хочешь не хочешь, а приходилось словам ее верить.

Едва дождавшись ухода Василисы, соседка поспешила к своим товаркам. Новость вспорхнула и почти мигом облетела весь Чирокан, потеснив даже были–небылицы о десяти зарезанных старателях. Часам к трем пополудни она достигла ушей Аркадия Борисовича.

Жухлицкий вместе с другими вернулся с Полуночно–Спорного перед рассветом, чему и случился невольным свидетелем дрожавший в чертополохе Купецкий Сын. Поспав несколько часов, Аркадий Борисович с аппетитом сел завтракать в компании с Епифаном Савельевичем Кудриным.

Комиссар горной милиции выглядел неважно. Лицо у него было какого–то сыромятного оттенка, глаза воспаленные, рука, когда он подносил ко рту рюмку водки, мелко дрожала. Увиденное на Полуночно–Спорном подействовало на него тяжко — вернувшись, он ни на минуту не мог сомкнуть глаз.

Аркадий Борисович вспомнил, как Кудрин наотрез отказался войти первым в землянку с убитыми и насмелился спуститься туда лишь вслед за Рабанжи и Митькой. А чуть побыв там, выскочил с посиневшим лицом, любого мертвеца краше, отбежал на десяток шагов и с полчаса мучился рвотой так, что казалось — еще немного, и мужика вывернет наизнанку. Толку с него, конечно, не было никакого. Осматривать убитых и делать соответствующую бумагу пришлось Жухлицкому и Турлаю, у Кудрина же едва хватило сил поставить на ней свою закорючку. После этого трупы спустили в глубокий шурф, завалили землей и на том пошабашили. Словом, можно было самим и не ездить, а послать, скажем, того же Рабанжи с казаками, но порядок есть порядок, а в таком деле — особенно.

Видя, что комиссар милиции вытягивает третью рюмку подряд, Аркадий Борисович счел нужным заметить:

– Сейчас предстоит допрос Чихамо и тех двоих, которые с ним. Вчера ты еще мог корчить из себя институтку, но сегодня должен хорошенько все запоминать и записывать. Это первое. Второе: с нами будет Турлай, и если кто из китайцев заикнется при нем, что была, мол, с Жухлицким тайная договоренность о золотодобыче на Полуночно–Спорном, тому моментально затыкай глотку, уразумел? И что бы там ни говорил Турлай, не вздумай забрать их от меня в Баргузин.

– Вы, Аркадий Борисович, за меня не бойтесь, Кудрин понимает, Кудрин сделает.

– Ну–ну…— неопределенно отозвался Жухлицкий.

Дознание, в общем–то, прошло так, как и рассчитывал Жухлицкий. Снова, подвывая, нес околесицу рехнувшийся Чихамо. Плакался и бессвязно лепетал его напарник. Находившийся в здравом рассудке Дандей говорил вполне толковые вещи, но он многого не знал и знать не мог. И все же Аркадий Борисович не учел одного: полусумасшедшего или, тем паче, окончательно сумасшедшего, уж если он что втемяшит себе в прохудившуюся головенку, спихнуть с его дурацкой позиции ох как тяжело. Сколь ни рявкал, ни обрывал Кудрин, едва китайцы, скуля, начинали бормотать что–то о золоте и мертвом Ян Тули, они продолжали с тупым упорством гнуть свою линию. Их разрозненных всхлипов и косноязычных причитаний оказалось достаточно, чтобы Турлай заподозрил неладное, и это, разумеется, не могло укрыться от зоркого глаза Жухлицкого.

Выбравшись из подвала, все трое остановились под стеной дома, с удовольствием ощущая тепло солнечных лучей и приятную прохладу чуть веющего ветерка. Турлай и Кудрин закурили, а некурящий Жухлицкий рассеянно поглядывал по сторонам и был явно не расположен начинать разговор первым.

– Дело ясное, что дело темное,— Турлай слизнул с губ махорочные крошки и выплюнул их с крайне недовольным выражением лица.— Не знаю, как с теми двумя, а вот охотника–то надо бы отпустить. Вины за ним я не вижу.

– Это так скоро не делается,— авторитетно возразил Кудрин.