– Однако, это друг его,— негромко сообщил он.— Был тут, когда я первый раз пришел сюда. Увидел меня — убежал. Потом мы с тобой приехали — опять убежал. Боится, а не уходит — наверно, друг.— Очир обернулся в ту сторону, откуда донесся шум, и крикнул: — Эй, паря, ходи сюда! Мы совсем другие люди! Которые стреляли, те давно бежали!..

В кустах долго стояла тишина. Потом там послышались возня, шорохи, после чего в темноте проступила неясная тень и стала нерешительно, то и дело останавливаясь, приближаться. Подойти незнакомец все же не решился, а остановился на почтительном расстоянии. Обличье его по–прежнему оставалось смутным. До Зверева доносились сдерживаемые и оттого особенно горестные и судорожные всхлипы.

– Подходи, не бойся,— как можно мягче проговорил Алексей и для вящей убедительности повторил слова Очира: — Мы совсем другие люди. Я инженер Зверев, а его зовут Очиром. Мы из Верхнеудинска.

Видимо, это в какой–то мере убедило и успокоило человека. Он приблизился еще на несколько шагов.

– Ты кто? Как зовут тебя? — голосом, каким говорят с детьми, спросил Зверев.

– Васька я… Разгильдяев то ись по фамилии,— гнусавым баском отозвался незнакомец и шмыгнул носом.

– Кто он? Как зовут? — Зверев кивнул на раненого.

Васька ответил не сразу.

– Известно кто — Штольник…— с заметной неохотой проговорил он.— Штольником его кличут…

– Штольником? — не понял Зверев.— Это как понимать?

– Ну, который в старых штольнях водится… То ись Штольник, выходит…

– Ах, в штольнях! Понятно, понятно…

Разговор, и с самого–то начала не особенно складный, грозил превратиться вовсе в околесицу, поэтому Алексей решил от дальнейших расспросов пока воздержаться.

Дело же, однако, было в следующем. Рабанжи и Митька Баргузин, получив от Аркадия Борисовича соответствующий приказ, выехали на Мария–Магдалининский прииск.

Еще не доезжая до него, глазастый Митька приметил человека, быстро прошмыгнувшего меж черными развалинами домов. Тогда придержали коней и, хоронясь в кустарнике, стали глядеть, что будет дальше. Ждать пришлось довольно долго. Наконец человек, на этот раз с какой–то заплечной ношей, появился, рысцой пересек открытое место и нырнул за одну из развалин. Чуть погодя он возник снова, но тут Митькина лошадь, как по наущению черта, встрепенулась, наставила куда–то уши и, храпнув, пронзительно заржала, тварь этакая. Человек враз замер, крутнул туда–сюда башкой и исчез, будто сквозь землю провалился. Митька шепотом матерился. Было ясно, что добычу спугнули, но все же решили некоторое время выждать. Так и сделали, однако среди трухлявых срубов Мария–Магдалининского, если не считать собак, никто так и не появился. Митька потерял терпение, плюнул и зло ударил коня ногой. Рабанжи, посмеиваясь, последовал за ним. На Магдалининском они быстренько обшарили развалины и нашли кое–как, видимо — второпях, спрятанные треть куля муки, непочатую жестяную банку с постным маслом, крупу и соль. Жухлицкий был прав: с его тайного склада на Мария–Магдалининском потихонечку потаскивали продукты.

Перетолковав меж собой, Рабанжи и Баргузин решили пойти по следам бежавшего похитителя.

Легко распутав нехитрые зигзаги, которые то ли с умыслом, то ли со страху выделывал удиравший, Митька в конце концов оказался на тропе, уводящей вверх по Гулакочи, и с ретивостью охотничьего пса пустился вдогонку.

В верховьях долины следы свернули вправо, в неширокий распадок.