Дербер судорожно глотнул, закивал головой.

– Тэк–с, тэк–с…— Миллионер Ожогин, говоря «мы» и «нам», этим как бы причислял себя к своим собеседникам, однако же, само собой, ни при какой погоде, ни у кого в «бедных родственниках» ходить не собирался, а потому мог позволить себе и эту спокойную рассудительность, и этот снисходительно–добродушный тон.— Тэк–с…

Деньги мы изыщем. Слава богу, не перевелись еще в Сибири состоятельные люди. На святое дело да при моем поручительстве не должны бы они поскупиться, не должны…

В этот момент без стука распахнулась дверь и в кабинет, пошатываясь, вступил окровавленный грязный человек, в котором не сразу узнали лихого капитана Ганскау.

– Господин капитан, да вы ли это?— охнул Дербер.— В таком виде… Что с вами?..

– Извините, господа, но я прибыл не с бала,— зло прохрипел капитан и как–то по–волчьи, исподлобья, окинул взглядом комнату.— С вашего позволения, прежде я промочу горло.

Ганскау, прихрамывая, подошел к столу и раз за разом жадно вытянул три фужера шампанского. После этого он рухнул в стоявшее рядом кресло и разразился столь страшным, длинным и замысловатым ругательством, что у подполковника, тоже первостатейного матерщинника, от удовольствия зашевелились уши.

– С нами крестная сила! — вздрогнул Ожогин.— На кого это ты так осерчал, батюшка Николай Николаевич?

– Союзнички наши, кол им в глотку! — свирепо рявкнул Ганскау.— «Кокурюкай»! Черные дракошки! И семеновские быдла тоже хороши, дурбалаи свиномордые!

И он, густо сдабривая речь самыми черными ругательствами, рассказал, что произошло во Владивостоке и в поезде по пути в Харбин.

Выслушав капитана, Дербер презрительно пожал плечами.

– Что ж, когда имеешь дело с азиатами, неизбежно приходится ждать чего–то подобного. Вот, скажем, англичане никогда бы такого не позволили.

– Все хороши! Любая разведка держится на сволочизме и подлости,— угрюмо буркнул Краковецкий.

– Нет, но все–таки европейские секретные службы — это нечто более благородное,— упорствовал Дербер.

Краковецкий нехорошо усмехнулся.

– Вы полагаете? Тогда дай вам бог познакомиться когда–нибудь с английской разведкой… Однако ж дело дрянь. Посотрудничали, нечего сказать! Эти черные дракошки, уж если что возьмут в башку, то от своего не отступятся. А руки у них длинные… Придется тебе, Николай Николаевич, на какое–то время исчезнуть отсюда. Хорошо бы куда–нибудь за кордон, в Сибирь…

– К большевикам, в Чека ихнее,— ядовито вставил Дербер.

– Эва, а ведь куда как славно получилось бы! — встрепенулся Ожогин.— Давеча мы говорили о состоятельных людях — надо–де просить у них денег на святое дело. Вот и пусть Николай Николаевич съездит к ним.

Человек он бесстрашный, кремень человек, к такому доверие чувствуешь. Дам ему с собой писульки кое к кому, Енисейские золотопромышленнички, да ленские, да витимские… Э, что там говорить, немало по Сибири их, людей с капиталом, и должны они помнить Никиту Тимофеича Ожогина… Ну как, с богом, что ли, Николай Николаич, а? Тебе ли, орлу, большевиков–то бояться!..

В ответ железный функционер «Временного правительства автономной Сибири» длинно и сумрачно усмехнулся, передернул плечами.

– Спирту бы выпить. Надеюсь, у вас найдется… а то морозит меня что–то…

ГЛАВА 2

Из окна кабинета председателя Верхнеудинского Совета Василия Матвеевича Серова виднелись пустынное левобережье Селенги с кучкой домов Посельского предместья и сама река, светившаяся в этот вечерний час багровым расплавом.