Внезапно за спиной хлопнула дверь, и стало тихо. Что–то вокруг неуловимо изменилось. Купецкий Сын осторожно приоткрыл один глаз, другой, увидел перед собой хромовые сапоги и поднял голову, чтобы увидеть их обладателя. Поднял. Увидел. И мгновенно шлепнулся навзничь, будто получил обухом в лоб. Над ним стоял… Аркадий Борисович Жухлицкий. Собственной персоной. Васька не мог даже кричать — он беззвучно разевал рот на манер рыбы, вытащенной из воды.

– Ну? — раздался знакомый и в то же время с какой–то замогильной глухотой голос— Где же мое золото?

– Свят… свят… с нами хр–р… сила…

Жухлицкий наклонился к нему. В пронзительных глазах его Купецкий Сын узрил бесовские зеленые огоньки, и показалось ему, будто услышал он сладковатый трупный запах.

– Это… это… Турлай увез к себе…— прохрипел обезумевший Васька, и в тот же миг неудержимая икота напала на него.

ГЛАВА 20

В ту «предсмертную» свою ночь Аркадий Борисович вышел от Сашеньки с окончательно оформившимся решением. Быстро и бесшумно прошел в кабинет, с усмешкой глянул на Бурундука.

– Согрелся? И, однако, не ехать же тебе в мокрой одежде. Что же делать–то?..— Он задумчиво покачался с пятки на носок и с носка на пятку.— Ладно, сделаем вот что…

Жухлицкий открыл шкаф, где хранилась одежда, и начал поочередно выбрасывать на пол части своего дорожного облачения — брюки, теплую нижнюю рубашку, куртку и прочее, вплоть до носков и портянок.

– Переодевайся, да побыстрей! — приказал он и торопливо вышел из кабинета.

Минут через десять, когда он вернулся, успев перео–деться для дороги, Бурундук, сопя, натягивал сапоги.

– Не налазят? — озабоченно спросил Жухлицкий.

– Маленько жмут,— поморщился Бурундук, встал и потопал ногами.

– Тише ты! — шикнул Аркадий Борисович.— Не в конюшне.

– Куда хоть едем–то, Аркадьрисыч?

– В Баргузин. Да положи–ка это себе в карман. Для сохранности. Постой, дай лучше я сам.

И Аркадий Борисович вложил в надежно застегивающийся карман надетой на Бурундука куртки бумагу, адресованную Центросибири.

Спустя четверть часа они бесшумно вывели коней через заднюю калитку, вскочили в седла и поскакали прочь от спящего в непроницаемой ночи Чирокана.

Незадолго до рассвета, преодолев длиннейший тягун, они поднялись на пустынное плоскогорье, каменистое, местами заболоченное, утыканное чахлыми кривыми деревцами. Невидимый туман, неся промозглую сырость, волнами катился через плато.

Аркадий Борисович, чуть поотстав от спутника, глянул на небо. Близость рассвета уже чувствовалась. Небо посветлело, потускнели звезды, помаргивающие сонно и равнодушно. Не один раз Жухлицкий проезжал через эту обширную, вознесенную к облакам равнину, ощущал, не мог не ощущать ее болезненную унылость, но вот эта ночная, предрассветная омертвелость всего окружающего была для него внове. Все здесь в этот час угнетало душу — и низко стелющийся сырой туман, и редкие полумертвые деревца, и неживое чавканье под копытами, и даже звезды — до того чуждые, до того далекие, что поневоле становилось ясно, почему обращают к ним свои морды воющие волки и почему столь безнадежно тосклив их вой.