Изменить размер шрифта - +
  Я застал нескольких членов семьи графа в большой столовой, украшенной несколькими интересными историческими портретами и гравюрами, изображавшими сцены из эпохи кавказских войн. После первых, обычных расспросов о дороге, минут через 10-15 меня позвали к Льву Николаевичу.  Не без волнения вошел я в несколько темную гостиную и тотчас же посредине комнаты увидал кресло на колесах, а в кресле знакомую фигуру Льва Николаевича. У стены, несколько поодаль, сидела его жена и заботливая хранительница, графиня Софья Андреевна.  Я с трудом удержался от слез при взгляде на Льва Николаевича: такой он казался слабый, исхудавший, осунувшийся. Но удержаться было необходимо; волнение заразительно, а ему волноваться вредно. Но когда раздался голос Л. Н когда я взял его руку, я почувствовал, что первое впечатление несколько ошибочно. Правда, он действительно исхудал и осунулся; правда, он еще слаб, но в голосе его чувствуется бодрость, во взгляде - энергия, и он по-прежнему продолжает интересоваться всеми жизненными явлениями, в которых отражаются идеальные стремления людей или противодействия этим стремлениям. Он расспрашивал меня о том, что делается в Петербурге, о тех вопросах, которые так волновали в последнее время все русское общество. Я же со своей стороны, несмотря на все свое желание слушать, старался говорить сам, чтобы не утомлять больного, а через несколько минут вышел в столовую.  Я думал, что в этот день я больше уже не увижу Л. Н., но в самом конце обеда дверь неожиданно раскрылась, и показался Л. Н. в кресле, которое подкатили к столу.  - Пересядьте сюда, поближе ко мне, - сказал Лев Николаевич.  Я сел рядом с его креслом.  - Вы в Петербурге, вероятно, увидите Острогорского? (*2*)  - Да, увижу.  - Так передайте ему, пожалуйста, что мне очень жаль, что было помещено то мое письмо в газетах, которое наделало ему столько неприятностей. Передайте ему это, как только увидите. Я знаю, что никаких корыстных целей он не преследовал, и мне очень жаль, что все это так случилось.  Затем разговор перешел на события из современной внешний политики. Л. Н. выказывал живейший интерес к группировке французских политических партий, причем очень благосклонно отозвался о Гедде и его борьбе с Мильераном (*3*).  Лев Николаевич очень оживился, и вся семья его начала беспокоиться, как бы это оживление не отозвалось потом особенным упадком сил. К счастью, опасения не оправдались.  Двадцать второго апреля я приехал в Гаспру снова - проститься с Львом Николаевичем. Я застал его лежавшим в кровати в его спальне, откуда открывался чудный вид на вершину Ай-Петри.  - Вот видите эти вершинки, - сказал Л. Н., - вот ту, которая пониже? Когда дочери ездили на Ай-Петри, я отсюда смотрел на них в телескоп, и можно было различать, которая где.  На этот раз Л. Н. показался мне и свежее и бодрее, чем в прошлый. Он много говорил о вопросах, касающихся земельных отношений, о своем любимом экономисте Генри Джордже (*4*) и о том, как мало и у нас, и за границей интересуются идеями этого писателя.  Приближалось обычное время завтрака Л. Н., и я оставил его, чтобы присоединиться к тем из его домашних, которые отправлялись на прогулку в горы к развалинам старинной генуэзской крепости, разрушенной турками.  После обеда я снова виделся с Л. Н., чтобы окончательно проститься с ним, так как на другой день я должен был уезжать из Ялты. Он говорил о тех работах, которые он считает необходимым написать как можно скорее. Что касается художественных произведений, то их у него несколько начатых, но приняться за их окончание он считает возможным лишь при полном выздоровлении.  - Это уж мой отдых, - добавил он, - очень хочется ими заняться; надо там многое переделать, перетасовать, но для этого надо сперва окончательно поправиться.  Прежде чем окончить эту заметку, мне хочется сказать несколько слов о семье великого писателя, т. е. о тех членах ее, которые его окружают и берегут; их роль в жизни Л.
Быстрый переход