|
Только впоследствии Андреев узнал причину, заставившую Льва Николаевича отказаться от любимых прогулок. На этих днях к яснополянскому дому подкатил какой-то старый, седой полковник, разодетый, как на парад, в орденах и отличиях (*2*). Он приехал "обличать" Льва Николаевича. Между прочим, он указал на поездки верхом - это должно производить на крестьян нехорошее впечатление. - Да и лошадь совсем старая... - Старая-то старая, а красивая. Нехорошо. Неизвестно, какие еще обвинения представил полковник, но только, кончив беседу с Львом Николаевичем, он заплакал и воскликнул, обращаясь к Татьяне Львовне: - Вы знаете кто я? Я - предатель!.. Я написал в стихах обличение Льва Николаевича, а теперь я вижу, что Лев Николаевич - святой человек. Вот, посмотрите... И он вытащил из кармана брошюрку. - Их четыре тысячи отпечатано, и я должен теперь уничтожить их! Полковник уехал расстроенный, а Лев Николаевич категорически отказался от верховой езды - необходимого моциона, о любви к которому Льва Николаевича излишне говорить. Домашние очень обеспокоены этим отказом, так как возле дома Лев Николаевич гулять не любит, а дальние прогулки для него слишком утомительны. Из других интересных посещений Лев Николаевич рассказывал о двух японских философах (*3*), бывших у него накануне. Но к Японии он не относится с большой симпатией - он видит за японцами стремление к внешней цивилизации; совершенно иначе он относится к другим восточным народам, и много раз подчеркивал свою связь с китайцами и индусами. Постоянная переписка и свидания с лучшими представителями этих народов укрепляют в нем давнее убеждение, что ех oriente - lux (*).
(* свет - с востока (лат.). *) Погода, прекрасная с утра, стала портиться. Нашли тучи, нашумел ветер. Уже началась гроза с сильным дождем, когда показался старый каменный флигель, в котором никто не живет; и под каменным навесом крыльца счастливо укрылись писатели, причем последние шаги Лев Николаевич пробежал бегом. И было вовремя: воздух резанул сильный град... Тут же по близости бродила, не умея укрыться от дождя и задирая на голову красный сарафан, деревенская дурочка Паша (*4*). - Что, Паша, промокла? - окликнул ласково Лев Николаевич. - Иди к нам, здесь сухо. Дурочка свернула с дороги и зашла под навес. - Ну, вот... А наряд-то свой попортила, - ласково говорил Лев Николаевич, разглядывая дурочку. А дурочка смеялась и что-то бормотала в ответ. Когда немного стихла гроза, писатели вышли из своего убежища и вторично попали под дождь возле самого дома. Здесь Лев Николаевич снова слегка побежал навстречу домашним, вышедшим с плащами и зонтиками. За обедом велись деревенские разговоры: о грозе, о том, кто кого видел и на какой лошади проехал встречный; о том, что в такой-то деревне сошла баба с ума... Поднялся вопрос: пьяницы или не пьяницы горяченские мужики? Юноша Чертков (сын В. Г. Черткова) (*5*) сказал: - Да у них репутация такая. Лев Николаевич возразил: - Вот так бывает: создастся репутация, а потом и не отвяжешься. И, слегка подумав, добавил добродушно - Хотя пьют-то они сильно... Неожиданно обед был прерван: послышался издалека звон бубенцов, и к крыльцу подкатила лихая тройка. Доложили, что приехал некто Б-в, молодой и разгульный, часто выпивающий господин (*6*). Вышел к нему Михаил Львович. - Ну, что? - с интересом, весь сияя, каким-то мягким, внутренним смехом спросил Лев Николаевич. - Да приехал пьяный совсем, - ответил Михаил Львович. - Товарища с собой привез - так тот совсем не встает, бормочет что-то... Говорит, что хотел бы о душе побеседовать. - Ну, а ты что сказал? - Да сказал, что он выпил и пусть придет, когда проспится. - Ну, а он? - А он говорит, что может только пьяный. Трезвый боится. Лев Николаевич тихо засмеялся и сказал с крайним добродушием, ни к кому, собственно, не обращаясь: - Я люблю пьяниц. |
