|
И Серах отвечала, изо всех сил налегая на струны: Пой, душа, ликуя, песни, Раздавайся, струнный звон, Ибо сын не сгинул в бездне, Сердцу мальчик возвращен. Все поникло, увядая, Оттого, что он исчез, А сегодня песнь иная: Верь, отец, твой сын воскрес. Он всем народам хлеб раздает, Чтоб мир не погиб в такой недород. Все, как Ной, наперед он сумел учесть. За это ему хвала и честь. Алоэ и мирра – наряд его новый, Живет он в палатах из кости слоновой, Грядет, как жених, любим и хвалим. Вот, старый, что стало с агнцем твоим! – Серах, внучка моя, певунья ты неуемная, – решительно сказал Иаков, – что мне о тебе и подумать? Но в песне тебе никак не подобало бы называть меня просто «старый». Как с поэтической вольностью я с этим, однако, примирился бы, если бы это была единственная вольность, которую ты себе позволила! Но ведь твоя песня сплошь состоит из вольностей и каких-то блажных нелепостей, которыми ты, по-видимому, хочешь меня потешить, хотя тешиться вздором значит ослеплять себя, не принося никакой пользы душе. Дозволено ли петь и вещать о делах, не имеющих никакого отношения к действительности, не есть ли это злоупотребленье природным даром? Какая-то доля разумного должна же быть и в прекрасном, иначе оно становится просто глумлением над душой. – Удивляйся, – пропела Серах, – Удивляйся: совершилось, Час настал, мечта сбылась. Песня в правду обратилась, Жизнь с поэзией слилась! Это чудо, это диво, Диво дивное из див. Песнь моя прекрасна и правдива, Я пою: твой мальчик жив! – Дитя, – сказал Иаков, и голова его задрожала. – Милое дитя… А она ликовала, рассыпая еще стремительней звенящие звуки: Видишь, старик, каков итог? Деяния бога странны: Он раны наносит, но сам же бог Эти же лечит раны! Он сына забрал у тебя дорогого, Но с тем, чтобы ты обрел его снова. Ты извивался, старый, от боли, Потом ты свыкся с ней поневоле. И вдруг тебе мальчик твой возвращен: Чуть грузен уже, но еще недурен. Вот что господь учинить догадался, Вот как над дедушкой он посмеялся! Отвернувшись от нее, он протянул к ней руку, словно хотел ее остановить; его усталые карие глаза были полны слез. «Дитя, – только и повторял он. – Дитя…» И не замечал ни волнения, поднявшегося около них с внучкой, ни того, как ему о чем-то радостно докладывали. Ибо к тем любопытным, что пришли с Серах, слушая ее песнь, присоединялись все новые и новые вестники счастливого возвращенья, и уже со всех сторон сбегалась дворня, а два человека поспешили к Иакову и доложили ему: – Израиль, одиннадцать твоих сыновей вернулись из Египта с людьми и повозками, и ослов у них куда больше, чем было при отъезде! Но вот подоспели и они сами и, спешившись, подошли к Иакову, посредине Вениамин, до которого остальные десять старались дотронуться, потому что каждому хотелось собственноручно вернуть его отцу. – Мир тебе и доброго здоровья, – сказали они, – отец наш и господин! Вот Вениамин. Мы тебе свято сберегли его, хотя порой и оказывались с ним в затруднительном положении, можешь теперь нянчить его снова. Вернулся и Симеон, твой герой. Кроме того, мы привезли в обилии пищу и богатые дары от владыки хлеба. Погляди, мы счастливо вернулись домой, и «счастливо» – это далеко еще не точное слово. – Мальчики, – отвечал Иаков, поднявшись, – ну, конечно, добро пожаловать, мальчики. Снова вступая во владение младшим, он обнял его одной рукой, но сделал это безотчетно, в оцепененье. |
