|
Обходя в пляске площадку, они потрясали над головой систрами и бубнами и поразительно высоко задирали вытянутые ноги. Священник-чтец, сидевший у самых копыт быка, начал, качая головой, нараспев читать по своему свитку какой-то текст, в котором повторялись неизменно подхватываемые народом слова: «Хапи – это Птах. Хапи – это Ра. Хапи – это Гор, сын Исет!» Затем, обмахивая его на ходу опахалами из перьев, к быку подвели какого-то явно высокопоставленного жреца в широком и длинном батистовом набедреннике с помочами, лысого и гордого, с золотой, наполненной кореньями и травами чашей в руках, которую он тотчас же, как бы ползком, ловко отводя далеко назад одну ногу и опираясь на пальцы другой, поджатой под себя как можно плотнее, поднес богу обеими руками. Хапи не обращал на это внимания. Привыкший ко всем этим посвященным ему церемониям, к торжественной скуке, ставшей из-за определенных телесных качеств грустным его уделом, он с тягостным нетерпением, широко расставив ноги, глядел своими маленькими, налитыми кровью глазами поверх жреца на людей, которые, подпрыгивая и подскакивая, прижав одну руку к груди и протянув другую к нему, выкрикивали его священное имя. Им было так радостно видеть его на золотой привязи и знать, что он находится под надежной охраной храма, в руках прислуживающих ему сторожей. Он был их богом и их пленником. Его пленение и безопасность, которую оно им сулило, собственно, и были причиной их ликованья, их веселых подскоков; и, глядя на них с таким нетерпением и с такой злостью, он, наверно, понимал, что, несмотря на все знаки почтения, они относятся к нему вовсе не так хорошо. Булочник Бата по своей грузности воздерживался от подскоков, но он тоже вторил чтецу зычным голосом и, явно взволнованный близостью бога, приветствовал его челобитьями и возде-ванием рук. – Видеть его очень полезно, – объяснял он своим соседям. – Это укрепляет силы и восста-навливает бодрость. Я знаю по опыту, что, увидев Хапи, я могу уже целый день ничего не есть, мне кажется, что я до отвала наелся говядины, такая разливается по всему телу сонливость и сы-тость. Я ложусь вздремнуть и, проснувшись, чувствую себя так, словно родился заново. Это вели-чайший бог, живое повторение Птаха. Да будет вам известно, что его ждет могила на Западе и что отдано повеление засолить и закутать его после смерти по высшей смете, лучшими смолами и по-вязками из царского полотна, а затем, согласно обычаю, похоронить его в городе мертвых, в веч-ном жилище божественных быков. Так было велено, и так будет. Уже два Усара-Хапи покоятся в каменных раках в вечном жилище Запада. Старик бросил на Иосифа взгляд, который тот истолковал как предложение подсказать хо-зяину какой-нибудь вопрос, чтобы попытать булочника. – Пусть, – сказал он, – этот человек объяснит тебе, почему он говорит, что Усара-Хапи ждет его жилище на Западе, тогда как оно ждет его вовсе не на Западе, а в Менфе, городе живых, кото-рый и сам-то расположен на западном берегу, откуда не нужно переправлять мертвецов через ре-ку. – Этот юноша, – обратился старик к булочнику, – спрашивает то-то и то-то. Можешь ли ты ответить ему? – Я, – отвечал египтянин, – просто сказал то, что все говорят, и даже не призадумался. Ведь мы же все повторяем это, не думая. Запад – это Запад, и у нас принято называть его городом мерт-вых. Между тем мертвецы Менфе, в отличие от других мест, вовсе не переправляются через реку, и город живых уже и сам находится на Западе. Если рассуждать разумно, то замечание твоего юноши справедливо. Но в обороте речи я не ошибся. – Спроси у него еще вот что, – сказал Иосиф. – Если прекрасный бык Хапи – это живой Птах для живых, то что же представляет собой Птах в своем капище? – Птах велик, – отвечал булочник. – Скажи ему, что в этом я не сомневаюсь, – возразил Иосиф. |
