Корова выдохнула сквозь мокрые ноздри и оглядела помещение добрыми непонимающими глазами. Простая обстановка и домашние животные навели меня на мысли о Рождестве.

В этом было что-то ужасное. В бедном домике на берегу Атлантики простые люди, крестьяне и рыбаки, присутствовали при таинстве, омрачавшем жизнь человечества с самого его зарождения. Горе не было примитивным. Действовавшее на нервы молчание казалось убедительнее любых яростных проявлений. Люди веровали. Верили все, до единого человека, что покойная стоит сейчас на ступенях рая. Они смотрели на слабое тело, которым жизнь воспользовалась до конца и отбросила за ненадобностью. Мне кажется, в спокойствии лица, с которого ушли и горе, и боль, они видели доказательство, что покойная лишь немного опередила их в уготованном всем прекрасном приключении.

Мне захотелось, чтобы великий художник написал эту сцену. И назвал бы картину не «Смерть», а «Вера».

Корова тяжело переступала копытами, заливался сверчок, торф превращался в золу, пламя свечей дрожало на сквозняке, мужчины неуклюже шаркали ногами по каменным плиткам, вздыхали и тихонько перешептывались, говорили, что покойная была хорошей женщиной, вспоминали какие-то мелочи из ее жизни…

Во время одного из таких эпизодических перешептываний, естественных для людей, вынужденных долго молчать, я обратился к человеку, сидевшему рядом со мной, только для того чтобы услышать собственный голос и отрешиться немного от тягостной сцены.

— Чахотка! — шепотом ответил он на мой вопрос.

На меня накатила паника. Захотелось выйти на залитое луной пространство и подставить себя морскому ветру. Ну разумеется, чахотка! Белая корова тоже казалась теперь чахоточной. Она не спускала с мертвой женщины добрых и глупых глаз.

Мы вышли из дома на крутую тропу.

— Печальные поминки, — вздохнул маленький маляр. — Если бы умер старик О’Брайен, было бы весело, возможно, устроили бы танцы…

Сверчок до сих пор трещал в моей голове.

— Вы вели себя так, словно всю жизнь ходили на поминки, — улыбнулся мой спутник.

Мы прошли мимо белых домиков, залитых зеленым лунным светом. В окнах до сих пор горели огни.

5

Семь тысяч человек, соединенных с Ирландией узким мостом, живут на острове Ахилл в тени голубых гор и среди мрачных торфяных болот. Они думают по-ирландски и говорят по-ирландски. В солнечный день остров превращается в цветной рай. Горы обретают синий цвет, как на полотнах Тициана, голубое небо не уступает красотой небу Неаполя, но в плохую погоду океан ревет, ветры с востока набрасываются на горы, как сорок тысяч демонов.

Маленькие белые домики того и гляди слетят с узких уступов. Поражаешься героизму здешних жителей, устраивающих на каменистой почве крошечные картофельные огороды. Люди любят танцы и музыку. Звук скрипок напоминает чириканье воробьев. Все здесь должны бакалейщику!

Денег на острове не заработать, поэтому двенадцати-месячный кредит — дело обычное. Весь остров живет в кредит. Все в долгу от урожая до урожая. Весной каждый здоровый мужчина и многие крепкие девушки покидают Ахилл и устремляются в Англию или Шотландию, где продают свои сильные руки чужеземным фермерам. Они тяжко трудятся на протяжении пяти месяцев и, возвращаясь, оплачивают прошлогодние долги.

Весной на острове время расставаний: происходит регулярная эвакуация Ахилла. Причаливают специальные суда из Глазго и Ливерпуля.