Надевать наручники на потерпевшего не принято. Более того — адвокаты, вцепившись в полицейских, начнут их терзать, а уж какой шум поднимут газеты!

Но здесь, среди трупов и непонятности, наручники на меня все-таки надели и отвезли в участок, где принялись допрашивать. Разумеется, к полицейском машине я шел не спеша, пытаясь рассмотреть лица убитых и раненых. Отчего-то ждал, что увижу среди них Яшку Блюмкина, но не нашел.

Вначале отнеслись грубовато, даже пытались кричать, но когда в участке появился инспектор, наоравший на подчиненных, «браслеты» с меня быстренько сняли и принялись извиняться. Кто-то из парней в форме даже сбегал за кофе. Потом в участок нагрянул сам комиссар полиции, который начал орать на инспектора. Откуда-то появилось вино, но никого не смутило, что потерпевший не пьет, а комиссар с инспектором начали пить сами. А вскоре зазвонил телефон, к трубке пригласили комиссара и тот, выслушав нечто неприятное, сообщил, что сюда едет сам министр…

Я только поразился, как быстро оповестили министра. С другой стороны — событие-то не рядовое. Стрельба в самом центре Парижа случается не часто. Это вам не разборки между враждующими группами русских эмигрантов, где-нибудь на окраине, когда наутро находят трупы.

И здесь, как с гибелью Кожевникова. И нам лишний шум не нужен, и им тоже. А то, что я побыл часок в наручниках, это и хорошо. Нет, в наручниках сидеть неприятно, даже след остался. Зато в данном случае оказались неправы французские полицейские, а ваш покорный слуга выступил в роли пострадавшего дважды. Первый раз, когда на меня напали, а так не должно быть в столице европейского государства, а во второй раз, когда по отношению к потерпевшему применили наручники — почти физическое насилие. Теперь я горделиво молчал, изображая оскорбленную невинность, а полиция испытывает чувство вины.

— Мсье Кустов, я могу что-то сделать лично для вас? — поинтересовался министр.

Думал я не особо долго. У меня уже и так была мысль явиться к министру, а тут, пофартило. Надо быть дураком, чтобы не воспользоваться моментом.

— Моя знакомая содержит в Париже антикварный салон. Она эмигрантка, из хорошей семьи. Мечтает стать француженкой.

— А я видел вашу супругу, очень милая дама, — улыбнулся министр. — Но у всех мужчин имеются хорошие знакомые. И даже не просто хорошие, а хорошенькие.

Ну да, хорошенькие… Так ведь, кому что нравится.

— Увы, я не знаю, как мне выполнить просьбу моей приятельницы… — вздохнул я.

— Если ваша знакомая содержит антикварный салон, то у нее может оказаться нечто такое, что представляет ценность для Франции.

Я призадумался. Что там может представлять интерес? Гравюры, сделанные на листах, вырванных из старинных книг? «Клюква», заложенная каким-нибудь прапорщиком? Или пара ветхих холстов, купленных по дурости?

— Ваша приятельница не является экспертом, поэтому она может передать нечто такое, что на самом-то деле и не является ценностью. Но она же этого не знает? — хитренько посмотрел на меня министр. — Оценивается не только сам дар, но и искренность добровольного дарителя.