Пригнувшись, мы бежали со всех ног – а ведь я впервые встала на ноги после болезни и, кстати, вовремя. Долгое время мы ничего не слышали, кроме собственного дыхания, моего и Мики, треска прутиков и веток, шлепанья наших проворных ног и старались быть незаметными, как серые птички, пересекая голые поля и другие открытые места. О, мы пригибались к земле, даже когда пробирались сквозь угрюмые лесопосадки, огибали трясины и болота и спешили погрузиться в полоски только что опустившегося тумана. Вдоль заросших берегов через глинистые ямы мы пробирались, точно по заданному маршруту, отклоняясь в сторону, лишь если натыкались на выводок диких птиц, вспархивавших из-под наших ног с отвратительным звуком, похожим на хлопанье одеревеневших рук там, в пустой часовне. Если бы не замысел Мики, в который мне оставалось только верить, я бы считала, что наше бегство мучительно, необдуманно и бессмысленно, но я. правда, поняла, хоть и не знаю как, что Мика подвергал себя и особенно меня такому тяжкому испытанию потому, что хотел опередить охоту.

Опередить охоту! Эта мысль пришла мне в голову, когда я внезапно услышала отдаленный топот лошадей и лай мчащихся гончих, одиночный, слабенький звук горна, и я вдруг поняла, что охота растянулась длинной тонкой линией, которая точно пересечется с нашим маршрутом! И перережет его! Или заставит его изменить, что более соответствовало плану Мики, а план у него, как у любого умного животного, делающего последнее лихорадочное усилие, конечно, был. Наш путь, если мы его продолжим – а нам ничего другого не оставалось, – вскоре пересечется с маршрутом охоты! Неизбежно! Хотя, как выяснилось, и необязательно.

Затем мы их потеряли. Затем они появились снова – то поворачивая в одну или другую сторону, то снова вдруг вытягиваясь из безмолвия в хорошо различимую длинную прямую тонкую цепочку. «Похищение самого воздуха, – думала я, – в моменты затишья, когда в воздухе моей Ирландии воцарялся покой».

Затем они вернулись. Их звуки. Наездники. Лошади. Гончие. С совершенно неожиданной, как мне показалось, стороны.

Тут Мика бросился вперед и лицом вниз с самого крутого обрыва – и я с ним, конечно, поскольку шум, который должен был в очередной раз обрушиться на нас, вдруг полностью прекратился, и наступила такая мертвая тишина, какой я вообще никогда не слышала. Мы лежали рядышком бок о бок, все изодранные, и тяжело дышали. Тишина, более оглушающая, чем в те дни, когда я стригла молодую хозяйку или одиноко странствовала в горячке. Они снова потеряли след? Или умчались? Именно так, подумала я, кроме одного из участников. Одного, определила я по нарастающему топоту копыт, не более. Одинокий наездник, который по неизвестной причине или просто так оторвался от остальных. И медленным и тяжелым галопом приближался к нам с Микой, словно видел, что мы лежим у него на пути, и решил затоптать нас.

Молодая хозяйка! Как похоже на нее – найти меня там, где найти, казалось бы, невозможно, и отослать обратно в Большое Поместье, а со мной и Мику с его маленьким болтающимся хвостиком. И это после всего, что мы пережили и прошли.

О, но как неблагодарно с моей стороны так думать о Мике, ведь этот приближавшийся всадник не мог видеть обрыва впереди и уж точно не мог видеть испуганную парочку, Мику и меня, лежавшую в ожидании прыжка, наезда или еще чего-либо. Обрывистый берег, у подножия которого мы лежали, был высотой с деревья и, насколько мы видели, абсолютно отвесным. Всадник на мчавшейся галопом лошади был где-то наверху и, судя по всему, не ведал, что сейчас упадет, – и уж тем более не знал о возможных жертвах, притаившихся внизу.

Прикрой голову! Не смотри!

Но я, конечно, не послушалась, галоп прекратился, все пространство над нами, казалось, заполнила лошадь, такая огромная, что полностью закрыла грозовое небо.