— Прочь! Прочь! — беззвучно говорил он. — Она моя! Я никому ее не отдам!.. Прочь! Прочь!

И он со стоном упал на труп Мариаммы. Все в ужасе отступили при виде этой ужасной сцены.

— Мариамма! — шептал безумец. — Моя Томирисса... Я Кир... ты не убила меня... я жив... Мариамма моя! Ты спишь... Взгляни на меня!.. Какая холодная... точно в последнее время... Заговори со мной... Поблагодари меня за твой народ, как тогда благодарила... Я спас его от арабов, спас от римлян... Мариамма! Мариамма!

Опомнившись немного и слыша вопли женщин, он обернулся и закричал: «Прочь! Прочь все!.. Унесите ее! — указал он на бесчувственно лежавшую Александру. — Унесите ее!.. Она мать!.. А! И ты здесь, ехидна пустыни! — крикнул он, увидав Саломею. — Прочь отсюда, ехидна!.. Все прочь! Вы не любили ее... один я любил... Черный Куш любил ее... Где черный Куш?.. Рамзес! Приведи сюда черного Куша... Он любил ее...»

Александру унесли рабыни. Саломея и старая Кипра куда-то исчезли. Маленьких царевичей также увели. Увидев оставшихся в опочивальне плачущих рабынь, Ирод обнажил меч.

— Прочь отсюда, негодные! — закричал он. — Вы не уберегли своей царицы!

В это время, поддерживаемый Рамзесом, в опочивальню со стоном вошел черный Куш.

— Черный Куш! Гляди, она умерла! — бросился к нему Ирод. — Скажи еще, как она любила меня, как ждала, как ласкала... Говори, а я буду слушать... Это маленькая Мариамма, это Томирисса, а я Кир... Посмотри на нее, она совсем живая.

Около откинутой на подушки головки Мариаммы кружились мухи. Иные садились на лицо усопшей.

— Прочь, мухи! Не скверните чистой! — крикнул Ирод, заметив мух, и сам стал отгонять их. — Рамзес! Иди сейчас к Ферору, скажи, что я приказал принести сюда серебряную раку, в которой покоилось в меду тело нашего отца Антипатра до погребения... Надо положить в нее, в чистый белый мед, тело царицы... а то мухи... Иди, а нас запри, чтобы никто не смел войти сюда... Не надо женщин, не надо рабынь, мы сами...

Рамзес ушел. Ирод и черный Куш остались вдвоем около усопшей. Старый евнух тихо плакал, склонившись над изголовьем своей любимицы, которую он когда-то носил на руках и которая своими нежными ручонками обнимала его черную, как уголь, шею.

Ирод как будто несколько успокоился и долго молча глядел в лицо своей жертвы.

— Так ты помнишь ее маленькую, черный Куш? — говорил он как бы сам с собой. — Помнишь, как и родилась она? Такие же у нее были золотистые волосы? А как росла она, как резвилась?.. Часто она спрашивала, скоро ли придет мой Ирод? Мой!

Он тихо стал гладить ее волосы, оправлять на ней тунику, прикрывая маленькие босые ножки.

— А помнишь, черный Куш, что говорил мне мой маленький Александр, когда я воротился из Египта? Он говорил, что Мариамма часто плакала тогда и велела детям молиться: «Бог отцов наших! Помилуй нашего отца». Так она учила их молиться? Говори — так?

— Так, великий царь: я это помню хорошо.

— Так она любила меня? Тебе было это известно?

— Да великий царь, я знал, что только тебя одного она любила.

— А расскажи еще, добрый черный Куш, как она плакала, когда думала, что Томирисса убила Кира, что я умер.

— Очень плакала, бедненькая; а потом так обрадовалась, крошка, так обнимала и целовала тебя и меня, на радостях обнимала.

— И тебя обнимала! — Ирод схватился было за меч.

— Да, ведь я был ее конем...

В это время рабы принесли серебряную раку и мед в больших глиняных кувшинах и поставили на пол у порога опочивальни.