В тот же день Ирод созвал семейный совет: мать Кипру, брата Ферора и сестру Саломею. На семейном совете Мариамма осуждена была на смерть, хотя казнь решено было отложить, а до того времени положено было заточить царицу в одну из царских темниц. Против этого восстал злой демон семейства Ирода — Саломея.
— Что скажет народ, когда узнает, что последняя дочь Асмонеев живою заточена в тюрьму? — возражала она. — Я уверена, что народ восстанет, чтобы освободить ее. Вспомните прием народом ее брата Аристовула в храме на празднике «кущей». Пусть ее смерть будет лучше тайною для всех. А когда народ узнает о ее кончине тогда объявить ему, что она умерла скоропостижно от посетившей город эпидемии.
В то время, действительно, в Иерусалим из Аравии проникла чума вследствие гниения двенадцати тысяч трупов, оставленных арабами в битве с иудеями при Филадельфии.
Ирод никому не соглашался поручить казнь своей жены: он решил убить ее собственноручно.
— Она моя, и я должен сам послать ее на лоно Авраама, — сказал он в заключение.
В ту же ночь, когда во дворце все уже спали, Ирод тихо прошел на половину жены. Войдя в ее опочивальню, он увидел, что Мариамма молится. Жалость и любовь снова шевельнулись в его сердце. Она стояла такая стройная, нежная, в легкой белой тунике, с распущенны ми золотистыми волосами, которые шелковой волной ни спадали на ее плечи и спину.
— Мариамма! — тихо окликнул он молящуюся.
Мариамма даже не оглянулась, а только молитвенно подняла руки.
— Мариамма! — повторился оклик.
То же молчание, только оголенные от туники рук поднялись еще выше.
— Мариамма!
Нет ответа!.. Меч блеснул в руке Ирода и вонзился в спину несчастной женщины ниже левой лопатки.
Мариамма пошатнулась назад и мертвая упала в объятия Ирода.
— Теперь ты моя! — безумно прошептал убийца, опрокидывая к себе прекрасную головку своей жертвы и страстно целуя ее в мертвые уста. — Теперь ты дала мне поцелуй, упрямица!
Он буквально обезумел. Подняв мертвое горячее теле убитой, кровь которой обагрила всю грудь убийцы, он положил ее на низкое ложе из слоновой кости и золота и, бормоча несвязные ласки и проклятия, продолжал осыпать поцелуями лицо, голову, волосы, грудь и все нежное, прекрасное тело несчастной мученицы, пока оно со всем не похолодело.
Потом, к утру уже, он сам обмыл мертвое тело, надел на усопшую чистую белую тунику и положил на постель, словно бы Мариамма спокойно спала на ней. Потом позвал Рамзеса и, при помощи его, одевшись во все чистое, приказал окровавленные одежды немедленно сжечь, чтобы никто этого не видал, а равно велел уничтожить в опочивальне царицы все следы злодеяния на полу и на ложе слоновой кости.
— Царица скончалась скоропостижно, — сказал он Рамзесу, уходя вместе с ним из опочивальни Мариаммы. — Никому не говори, что видел здесь...
XX
Наутро Иродов дворец на половине царицы огласился душераздирающими воплями женщин. Встревоженные, перепуганные обитатели обширного дворца с недоумевающими лицами устремились по направлению раздававшихся воплей. В числе их можно было видеть старую Кипру, Саломею и маленьких царевичей, Александра и Аристовула, окруженных евнухами и рабынями.
В опочивальне царицы вокруг ложа, на котором, словно уснувшая, лежала мертвая Мариамма, с воплями толпились рабыни, а на полу, около ложа, на руках других рабынь в истерических конвульсиях билась Александра, мать молодой царицы. Тут же, расталкивая толпу, протянув вперед руки и, казалось, ничего не видя, шел страшный, совсем безумный Ирод.
— Прочь! Прочь! — беззвучно говорил он. — Она моя! Я никому ее не отдам!. |