Впрочем, девушка все равно согласилась выйти за него замуж, да было поздно, так как пьеса на этом кончилась, а в следующей комедии наш герой отколол такой номер, что ни о каком замужестве уже нечего было и думать.

Представьте себе, сам превратился в женщину. Нарядился в трикотажную кофточку и юбку, пробрался на текстильную фабрику, устроился там директоршей и начал выпускать ткани таких убийственных расцветок, что кони шарахались в стороны, мухи на лету мерли, а у людей перехватывало дыхание, как только эта материя попадалась им на глаза. Все говорили директорше, что надо выпускать ткани многоцветные, красивые, с тонким, художественным рисунком. Да где там! Директорша, как в бытность свою на обувной фабрике, только и делала, что твердила, будто вытащила фабрику на своем горбу из прорыва и теперь план, дай бог каждому, выполняется на все сто сорок процентов. «Тебе лишь бы процент! — стыдила ее старушка мать. — Все магазины завалены твоим хламом. Уж очень ты вознеслась. Не назад, а вперед глядеть надо». Но директорша даже родную мать не послушалась. Тогда эта принципиальная старушка пожаловалась на нее заместителю министра. Вот до чего дошло! Заместитель министра вызвал строптивую директрису в министерство и предупредил, что, если она не оставит своих художеств, ее уберут с фабрики.

Пришлось Старому хрычу осознать свои ошибки и спешно перековаться на новый лад. Должно быть, он поработал на славу, так как очень быстро получил повышение и уже в следующей комедии сам стал не более не менее как заместителем министра. Эвон куда хватил! Забравшись на такую высоту, наш герой снова зазнался, купил еще один холодильник, оторвался от масс, стал зажимать критику и пить боржом. Куда бы он ни поехал, следом за ним обязательно везли ящик с боржомом. Все остальные действующие лица только и делали, что твердили: «Не отрывайся от масс! Не зажимай критику! Не пей боржом!» Но он никого не слушался, продолжал пить боржом и говорил: «Чего вы лезете в мою душу со своими нравоучениями? Кто вам дал на это право?» В результате он, по его же собственному признанию, стал расти не ввысь, а вширь, обюрократился, превратился в шляпу и ротозея, окружил себя свояками, знакомыми и каким-то Жорой, который хапнул двадцать вагонов строевого леса и тридцать тонн цемента, после чего нашего бедного замминистра освободили от обязанностей и послали на работу куда-то в район.

Продолжение этой печальной истории мы увидели в следующей комедии. Очутившись в районном центре, наш герой стал грубым и раздражительным. Свою жену он называл теперь не иначе, как шельмой, дурой и чертовой куклой. Для подчиненных ему председателей колхозов у него не было иных слов, кроме как: «Я цацкаться с вами не буду! Я вам сабантуй устрою! В порошок сотру! Блин сделаю! Дух вон и жилы на телефон»! И откуда только таких слов набрался! Как и в предыдущих случаях, когда он выполнял план за счет снижения качества продукции, он и на этот раз решил идти не прямым путем, а каким-то кривым, загогулистым. Вместо того чтоб сдавать государству хлеб, он набрал где-то фиктивных квитанций и вышел на первое место, сдав государству вовсе не хлеб, а просто кукиш. Эта, если можно так выразиться, негоция была разоблачена прокурором еще до полного ее завершения, и пьеса на этом кончилась.

После знакомства с прокурором наш герой уже не брался за дела в районном масштабе, а появлялся лишь в ролях директоров мелких фабрик, заводов, небольших учреждений, научно-исследовательских институтов, мебельных комбинатов, игрушечных фабрик, где старался все сделать не как получше, а как полегче, на худой же конец воровал чью-нибудь диссертацию, присваивал чужое изобретение или ставил обманным путем спортивный рекорд.

В последний раз мы его видели в качестве директора дома отдыха горздравотдела. В этом доме отдыха он чувствовал себя как рыба в воде. Однако страшно даже подумать, какой отпечаток накладывает на человека его профессия! Отъевшись на казенных харчах, наш герой разбух, как насосавшийся крови клоп, лицо его побурело, набрякло и, казалось, вот-вот лопнет, Он нарядился в какой-то невозможный зеленый пиджак и совсем уж невыразимые небесно-голубые брюки.