Пока она все это рассказывала, подписывала бланк платежного поручения, клала его в полое пространство, предназначенное для передачи документов, я понимающе кивала. Снова сердце учащенно забилось в груди, и снова за сочувствием на моем лице таилось намерение как-то изменить свою жизнь. Женщина прижимала что-то к внутреннему слою стекла, зернистую фотографию, присланную по факсу или отпечатанную на ксероксе: несколько улыбающихся людей во время вечеринки либо в пабе. Справа та женщина, что умерла, пояснила она; узнаю ли я ее? Лица на фотографии были темными и смазанными, и в нескольких местах на сгибах фотография стерлась; похоже, она уже побывала во многих руках. «Так что ведите себя фривольно, — кричала женщина мне вслед через стекло, когда я собралась уходить из банка. — Сегодня же надо совершить что-то легкомысленное».

Что-то легкомысленное: я отправилась в художественную галерею. И обливалась потом. Сидела на табурете в художественной галерее с закрытыми глазами.

Открыв глаза, я увидела улыбающуюся мне маленькую девочку, возможно, трех или четырех лет. Когда я улыбнулась ей в ответ, с ее лица тут же исчезла улыбка и девочка спряталась за мать, которая стояла посреди зала, еле слышно разговаривая с другой женщиной. Ребенок качался вокруг ног матери, скрепляя их своими ручками. А потом отпустила. Выбежала на середину. Стала прыгать с одного каменного квадрата на другой. На «Дорогу 2» она не обратила внимания, встала перед «Дорогой /». Кинулась к дороге, как будто собиралась по ней бежать и ударила изо всех сил по картине, плашмя, всей тяжестью тела. Картина на стене задрожала. Девочка вскрикнула от удивления. Затем отступила и пощупала свой нос.

— Ух ты, — воскликнула девочка.

— О, боже, — спохватилась мать. — Боже мой, Софи.

Тут она обратилась ко мне:

— Мне так неловко. Извините. Она не специально. Извините.

— Ничего страшного, — сказала я. — Со мной все в порядке. Я имею в виду. Я…

Я встала. Теперь мать терла лоскутом ткани два четких отпечатка рук дочери, оставшихся на стекле. Она сконфуженно смеялась, при этом тихонько поругивая ребенка.

— Софи, — говорила она. — Нет, я сказала. Нельзя. Пожалуйста, не трогай картины.

— Ох, — вздохнула женщина. — Право. Мне очень жаль.

Она отступила назад, остановилась, держа тряпичный лоскут на весу и не зная, что делать. Засунула его в сумку. Тут она повернулась, миловидная и взволнованная, обменялась взглядом со своей подругой, которая держала ребенка за плечи и улыбалась, опустила глаза, чтобы не расхохотаться, и задержала взгляд на макушке ребенка. Ребенок распевал что-то замысловатое, начиная снова танцевать.

— Все в порядке, — заверила я. — Вы же сами знаете, мы просто не можем позволить кому-то прикасаться к картинам.