— Ладно, ладно. Следующий абзац: «Возникновение заводской печати в первые годы Советской власти было предопределено всей политикой нашей партии» Ну и так далее. Как ты считаешь, можно так начать статью?

— Можно и так. Важное положение.

— Правильно. Для затравки в статье хорошо. Дальше: «Сейчас в стране издается 2 360 многотиражных газет заводов, шахт» ну и так далее со всеми остановками. Тоже вполне приличное начало.

— Я не понимаю. Ну и что? — Подожди. Я ведь не читал раньше эту статью, а читаю вместе с вами. Сейчас. Какой-нибудь еще абзац. Ну вот, перескочим через два: «Авторитет заводской прессы, ее влияние на производственную и общественную деятельность зависит, прежде всего, от того, как партийные организации руководят печатью»! Вот твоя главная мысль. И с нее не дурно бы начать руководящую, указующую статью. Как ты говоришь, научную. Подожди, подожди. Не торопись реагировать. Давай следующий абзац: «Заслуживает внимание практика партийных организаций столицы» Тоже начало уместное. Пойдем в конец. Предпоследний абзац: «В эти дни вся наша печать, в том числе и заводская, уделяет большое место социалистическому соревнованию в честь 50-летия Советского государства» Вот — опять начало! Зачин — для чего сегодня пишется эта статья. И конец, последний аккорд: «Наша низовая печать ее огромной армией общественных корреспондентов успешно выполняет» Тоже вполне годится для первого куплета этой оратории.

Я опять вмешался, пытаясь увести их в сторону: — У тебя уж и оратория с куплетами.

Никто на меня внимание не обратил. Матвей молчал и в упор с недоумением смотрел на Егора. А Егор токовал и меня просто не слышал.

— Это я просто о начале. А ты, Мотя, сам возьми газетку и попереставляй абзацы. Изрядное получишь впечатление. А я пойду, покурю.

И я пошел курить. Вернее, в то время я курить с перепугу бросил, но курительную компанию любил. Если можно отказаться от самого зелья, то никакие разговоры о вреде пассивного курения и дыхания рядом с ними, не могли меня отвратить от бесед в курилках, в перерывах. Я уж не говорю о застольях.

— Зря ты, Егор, голову Моте морочил. Мало, что может в голову взбрести аппаратному работнику.

— Ничего. Пусть задумается. Это ж надо такое! За их передовицы степени им научные давай! Ну, дает парень! Да пусть они, наконец, задумаются. «Коллективный организатор!»

— Так и действительно — организатор, сам что-ли не видишь? Да и, вообще, страшно. А если стукнет? Да еще влияние нерусского скепсиса…

— А! Так вот ты чего боишься! Господи! Да избавьтесь вы от этого своего страха. Распрями плечи. — И Егор с тем же пылом, что сжигал его в споре с Матвеем, кинулся обобщать и мою трусость и неполноценность— Рабскую душу свою, вам, пора сломить. XX век…

Но это уже совсем другое воспоминание, совсем другой, так сказать, абзац. Я-то не спорил. Я робел, как говорится, не умом, а поротой задницей.

Из курилки мы прошли прямо на обед в столовую.

Матвея не было. Когда мы вернулись в палату, он сидел за столом. Передовица «Правды» была вырезана и разрезана на куски по абзацам. Матвей их переставлял, перекладывал, словно раскладывал пасьянс.

Я быстрей лег в кровать, отвернулся к стенке и накрылся одеялом. Мне не хотелось никаких дискуссий. Егор же подошел к столу, посмотрел на работу коллеги-язвенника.

Перед тем, как уснуть, или сделать вид, что сплю, я все ж не удержался и буркнул:

— Язва желудка весьма зависит от состояния нервной системы. Уймись, Егор.

Плевал он на мои пугливые замечания!

— Ты, Мотя, возьми и другие газеты, попробуй вставить абзацы из передовиц, скажем, «Труда» или «Известий», а то и «Гудка» в передовую «Правды».