Макариха пристально взглянула на него, сощурилась, а потом цокнула и вздохнула.

— Теперь понятно, — севшим голосом произнесла она.

— Что тебе понятно?

— Операция, Алина, племянник… Ты влюбился в нее, да? — она вроде говорила правильные вещи, но Паша никак не мог взять в толк, почему все это звучит так сочувственно.

— Не так, чтобы… Но в целом… Скорее да, чем нет, — романтические сопли не были его коньком. — А что такого?

— Да ничего, наверное… — Лена усмехнулась. — Кармическая справедливость.

— Ты о чем?

— Не хочется тебя расстраивать… Надо же, никогда б не подумала, что скажу это. Еще месяц назад я бы обрадовалась любой возможности наступить на твою больную мозоль. Так вот, у нас с Никой есть договор: парень, который нравится подруге — табу.

— И?

— Она просила меня насчет Марка. Не насчет тебя.

— То есть…

— Ей он нравится. Со всем этим бизнес-планом она сходит с ума не столько из-за кондитерской, сколько из-за него. Боится влипать в историю, соглашаться на его контроль… Но все равно идет на эти глупости. И я не могу ее отговорить. Потому что влюбленный человек слеп и глух. Прости, Паш.

Он чувствовал, что его лицо перекашивает, как при инсульте, и едва мог сохранять видимость равнодушия.

— Ты же знаешь Нику, — Паша сунул руки в карманы. — После того, что было между Марком и Алиной, она не станет…

— Не станет. И сама понимает, что он — самовлюбленный кобель.

— Отлично, — Паша кивнул. — Я подожду. Сколько, по-твоему, надо, чтобы она его забыла?

— Эх, Исаев… — Лена смотрела на него с жалостью. — Ну как мне объяснить, что тебе ничего не светит?

— Почему? Мы прекрасно общались после операции, пока не притащилась Катька и все не испортила.

— Десять лет, Паш. Десять лет ты измывался над ней.

— Но она… — он прочистил горло. — Она сказала, что все простила.

— Она могла. Но у нее не Паркинсон, чтобы это забыть.

— Альцгеймер.

— Неважно. Она просто не сможет. Ты прикалывался, развлекался. Для тебя это были шутки. А я видела, Исаев, что с ней творилось. Как она рыдала, как ненавидела себя и пыталась морить голодом. Помнишь ту дискотеку? Когда она хотела признаться мальчику в любви? Ты ведь и тогда все испортил. А это был даже не твой класс. Надеюсь, ты тогда хорошо повеселился, — Лена сунула ему под нос ладони. — Пока я вот этими самыми руками вытаскивала у нее из-за щеки сердечные таблетки дяди Вити. Целую горсть! Она хотела умереть по твоей милости! И после этого ты рассчитываешь, что она возьмет тебя под ручку, и вы растворитесь в закате?

Исаев молчал. Около него будто разорвалась граната, и теперь он, контуженный, просто стоял с открытыми глазами, не ориентируясь в пространстве и времени. Ника его ненавидит.

— Я потому и сказала про кармическую справедливость, — неумолимо продолжала Лена. — Я помню, как она похудела, с огромным трудом научилась себя любить. Мы выбирали платье на институтский выпускной. Такое красивое, лавандовое… Она покрутилась в нем перед зеркалом, а потом сказала: «Вот бы Исаев увидел меня такой! Влюбился до потери памяти, а я бы над ним посмеялась!»

— П… правда?

— Чистейшая. Поэтому уж извини, Исаев, но твои неразделенные чувства — мелочь по сравнению с тем, что пережила Ника.