Глава 35

Среда, 10.41

Лейтенант Мосли прослужил в орегонской полиции двадцать лет. Все эти годы каждый его день начинался с того, что он надевал синие брюки, серую рубашку с короткими рукавами и черный кожаный ремень с кобурой и рацией.

Мосли водил ярко-синюю патрульную машину, капот которой теперь был украшен золотой звездой. Он работал в портлендском полицейском участке, располагавшемся на оживленной улице в бывшем здании почты. Когда от них попытался удрать один парень, насильник, они гнались за ним от «Старой таверны» до магазина «Золотое дерево». Тогда всем пришлось понервничать — преступник мчался по городской улице, где было полным-полно детей, — но зато потом, когда все закончилось и негодяй отправился прямиком за решетку, вспоминать об этом было очень приятно.

За время службы лейтенант Мосли повидал, наверное, несколько сотен ДТП и выписал несколько тысяч повесток в суд. Он своими глазами видел, что может сделать несущаяся на всей скорости машина с шестнадцатилетним мальчиком или с семьей из пяти человек. Потом он три года прослужил в опергруппе — примерно в то время, когда в Портленде начали действовать жестокие законы лос-анджелесских банд и девятилетние парнишки научились забивать друг друга насмерть бейсбольными битами. И наконец, пять лет он провел в отделе по борьбе с распространением наркотиков, наблюдая за тем, как героиновая эпидемия, словно гибельная волна, захлестывает целые кварталы.

Когда два года назад освободилась должность сотрудника пресс-службы, Мосли подумал, что пора сменить обстановку. Возможно, его коллеги решили, что он снизил планку и пытается дотянуть до пенсии, не слишком утруждая себя, но Мосли знал, что свой долг он заплатил. Полжизни патрулировал дороги, ходил по улицам. Побеждал и терпел поражения. Он прекрасно себе представлял, как много — и как мало — может сделать полиция.

И он подумал, что с него хватит. Впрочем, ему еще никогда не доводилось видеть ничего подобного тому, что он наблюдал сейчас. Мосли наконец отвернулся от маленького телевизора, который смотрели в коридоре сотрудники департамента защиты дикой природы, и заглянул в конференц-зал.

— Эй, — сказал он Куинси и Кинкейду, — вы должны это видеть.

Среда, 10.45

Адам Даничич вел пресс-конференцию. В безукоризненном сером костюме и нежно-розовой рубашке, с шелковым галстуком, он явно подражал звездам ток-шоу, стоя на лужайке перед маленьким белым коттеджем, со скрещенными на груди руками и выражением предельного чистосердечия на лице. Дворик был битком набит репортерами, операторами и соседями.

— Внимательно проанализировав свои действия, — объявил Даничич собравшейся публике, — я решил, что обязан выступить не как представитель прессы, а как гражданское лицо и рассказать о том, что мне известно по поводу трагического похищения женщины и ребенка у нас в Бейкерсвилле. Будучи сотрудником газеты, я, разумеется, был польщен и крайне взволнован, когда узнал, что мне предстоит освещать события для «Бейкерсвилл дейли сан» и наблюдать за ходом расследования. Честное слово, почти всю минувшую ночь я провел, работая над статьей для первой полосы утреннего выпуска. Я чувствовал, что журналист с этической точки зрения обязан быть беспристрастным наблюдателем. Он должен отстраниться от происходящих событий. Однако чем дольше я работал над статьей, тем яснее мне становилось, что я больше не могу быть бесстрастным наблюдателем. Всего несколько минут назад я получил новую информацию, благодаря которой оказался в самом центре событий. А потому, мне кажется, я должен сложить с себя полномочия ведущего обозревателя и вместо этого поведать вам все, что мне известно, в надежде что это приведет к обнаружению Лорейн Коннер и семилетнего Дугласа Джонса.

— Какого черта, что он несет? — спросил Кинкейд у лейтенанта Мосли.