Но хватит об этом.

Вечеринку устраивал один из друзей Кармен, промышляющий журнальными рецензиями на тему киноискусства. Весьма забавный малый, по утверждению той же Кармен. Я боялась, как бы она не затеяла меня с кем‑нибудь свести. Мне неинтересны запланированные знакомства. Нужно, чтобы мужчина сидел в засаде и нападал неожиданно, этакий хищный зверь‑любовник. Иначе тушуюсь. Изо всех сил стараюсь быть обворожительной, потом лезу вон из кожи, чтобы настоящей обворожительностью замаскировать фальшивую обворожительность, и наконец превращаюсь в Лайзу Минелли. Танцую в трико с блестками и умоляю полюбить меня. Котелок, джаз‑хэнд и улыбка на тридцать два зуба.

Нет, я понимаю Кармен, которая липнет к своему приятелю. Он ей нравится, и это отлично.

Мы поднимаемся на три пролета по раздолбанным ступенькам и заходим в душное помещение, полное писателей. Куча солнцезащитных очков и растрепанных шевелюр, ковбойских рубашек и водолазок всех цветов радуги, черные суконные пикоты свалены на банкетку, и вся эта гора сползает на пол. На стене постер «Побега» на немецком («Ihre Chance war gleich Null!»).[3] Из стереоколонок поет Франц Фердинанд: «Take Me Out».

Парни толкутся у карточного столика, где составлена вся выпивка, подливают себе после каждой пары глотков, так как выпивки мало, а в большой семье клювом не щелкают. Я протискиваюсь между ними, подставляя пластиковый стаканчик, словно уличный музыкант, получаю горсть кубиков льда и пару глотков водки от парня со слащавым лицом, одетого в футболку «Космические захватчики».

Вскоре на всех остается бутылка убойно‑зеленого яблочного ликера. Это если, как с иронией заметил хозяин, кто‑нибудь не сгоняет за выпивкой. Но самопожертвование маловероятно – каждый утверждает, что именно он бегал в прошлый раз. Здесь послерождественская вечеринка, гость напраздновался до тошноты, он ленив и недоволен одновременно. Вечеринка, где слишком много пьют и долго подбирают мудреные выражения в спорах, выдыхая сигаретный дым в форточку даже после того, как хозяин просит выйти на улицу. Мы уже сказали друг другу все на тысяче вечеринок в минувшие праздники, и говорить больше не о чем, но мы скучаем тут все вместе, потому что не хотим идти на мороз; у нас ломит кости от хождения по лестницам в метро.

Я бросила Кармен с ее щеголем‑дружком – они что‑то обсуждали в углу кухни, ссутулившись и сблизив лица так, что смахивали на сердечко с валентинки. Ну и ладно. В желудке посасывало, и я размышляла, где добыть еды, озираясь в центре комнаты, как ребенок, впервые попавший в закусочную. Но уже практически ничего не осталось. Какие‑то обломки картофельных чипсов на дне огромной тарелки фирмы «Тапперваре». Блюдо с овощным ассорти из супермаркета – привядшая морковь, пожухлый сельдерей и спермовидный дип‑соус – стояло на кофейном столике нетронутым, если не считать торчащие из еды окурки, точно дополнительные призы.

Меня часто тянет на импульсивные поступки. А что, если прыгнуть в партер прямо с театрального балкона? А что, если поцеловать по‑французски бродягу, сидящего напротив в вагоне метро? А что, если усесться на пол посреди шумной вечеринки и съесть все, что ни есть на этом блюде, включая хабарики?

– Не ешьте ничего отсюда, – произносит голос.

Это он (па‑па‑па‑ПАМ‑М‑М!), но я еще не знаю, что это он (па‑па‑ПАМ‑М‑М!). Пока я знаю, что это парень, который заговорил со мной. У него налет самовлюбленности, такой же, как у ироничного чувака в футболке, только этому самомнение более к лицу. Передо мной тип мужчины, который умеет себя подать, умеет понравиться женщине, умеет трахнуть ее как следует. А я не прочь потрахаться как следует! Жизнь все время подсовывает мне три типа мужчин. Опрятные члены Лиги плюща, которые мнят себя персонажами романов Фицджеральда. Прилизанные парни с Уолл‑стрит, у которых знак доллара не только в глазах, но и в ушах, и во рту.