Паспорт Галя носила с собой всегда: на студенческом билете неудачная фотография и смазанная печать, и льготный билет без паспорта не продавали. Мария вглядывалась в фотографию. Вроде похожа, а вроде нет. Да кто на неё будет смотреть? Смотрят на прописку, а прописка московская, штампа о браке нет, детей нет, спасибо тебе, Галя Винник, за заботу.

Посмотрела в последний раз на избу, на топчан, где лежал брат. Поцеловала в лоб, в последний раз. Укрыла одеялом: «Спи, Олежа, спи, родной. Мир праху, земля пухом, царствие небесное». Лопатой отгребла от стен избы снег, расчистила дорожку, сама не понимая, зачем она это делает – в последний раз. И долго носила из сарая хворост и заготовленную Олегом щепу, складывая посреди избы. «Прости, Олежек, не понадобится больше».

Сарай, где лежала приготовленная для копчения колбаса («Эх, Олежа, Олежа, не успел… На станции Ленке-бизнесменке продала бы, деньги мне ох как нужны!»), полила керосином, и избу полила, остатки выплеснула посреди избы, на хворост. «Прощай, Олежек. Ещё увидимся».

Мария Берёза не знала, что с братом она увидится очень скоро.

* * *

Тугую пачку денег запеленала в тонкий вязаный шарф, обернула вокруг себя, завязала крепко. Рюкзак оказался тяжёлым, хотя она взяла только самое необходимое: мяско копчёное, всё что осталось, три тугих кольца домашней колбасы, ржаную буханку, мешочек сухарей. Свитер, бельишко, сапожки – на станции переобуться. И куртку Олежкину, тёплую. В ней на лыжах далеко-то не уедешь, упаришься. В анораке не в пример легче. Она и не знала, что слово такое есть – анорак. Лера объяснила, полюбовница Олежкина. Олег одежду обычно сжигал, а анорак оставил. На память о ней, что ли? Красивая вещь – анорак. Непромокаемый, ветром не продуваемый, в нём и пойдёт.

Стая

Дождавшись рассвета, отправилась в путь: впотьмах далеко не уйдёшь. Первой её ошибкой было решение пойти на Казанскую железную дорогу, на Гжель. Дороги она не знала, но есть же компас, и карта есть, Олег купил. Переправившись через овраг, Маша вышла на старую лыжню, которая – вот же повезло! – скоро повернула на юг. Достала из-за пазухи карту – всё правильно! Вот она, железка, Курская дорога, Горьковское направление, мимо не пройдёшь, упрёшься.

Лыжи упёрлись в поваленную вековую ель. Пришлось их снять, и рюкзак тоже снять, и перекидывать на ту сторону, и помогать Шаре, которая бестолково бегала вокруг и не понимала, как на её коротких лапах перепрыгнуть через эту ель. Мария подпихнула её под зад, перелезла сама, надела лыжи, надела рюкзак, вздохнула с облегчением. Метров через десять путь снова преградило лежащее дерево. Потом ещё одно. Потом ещё.

Мария ругала себя, что поехала на Гжель, далась ей эта Гжель… Надо было идти вдоль шоссе, до него от лагеря километра три, до железнодорожного переезда ещё столько же, зато идти хорошо, хоть и долгонько. А в Синеозере сядет на поезд, и ищи её свищи.

Решено. Она вернётся в лагерь. Возвращаться придётся по своим следам, и через ёлки снова перелезать, будь они неладны, и собаку перетаскивать. А как её бросишь? Олежкина любимица. Да и не по-людски это, животину зимой в лесу бросать, на верную гибель. Или как раз по-людски. Мария так поступить не смогла, Шарю взяла с собой, приспособив вместо поводка обрывок верёвки. Умучилась, и собаку умучила.

Обратно идти было легче, хотя – те же лесины поперёк дороги, та же Шаря, упорно отказывающаяся преодолевать препятствие самостоятельно. У кривой берёзы, изогнувшейся так, что на стволе можно было сидеть, Маша остановилась. Овраг был где-то рядом, она узнала это место.