— За жену не скажу, — я тоже поднялся, — а про Макареца смело забыть можешь. У него таких прав нету, чтобы увольнять кого-нибудь. Он завгар простой.

— Зачем тогда он это говорил?

— Потому что сношать мозг ближнему своему — это право у него есть. Это право вообще у любого человека есть. Ты этому только не удивляйся, хорошо?

— Пойду домой, — Рамс осуждающе покачал головой — мол, как вы, кретины, достали со своими мудреными завихрениями! — и таки пошел к воротам. Видимо, имея в виду начать оттуда путешествие к жене. Которая все равно не даст — он сам признался.

Я хмыкнул и зашел в боксы. Беседа с Рамсом неплохо подправила настроение.

Пока я общался с Макарецом и Рамсом, пока между делом носился по территории таксопарка, большинство народа успело разъехаться. Остались те, чей напарник еще не прибыл, поскольку волей клиента был отправлен к черту на кулички, да те, чьи транспортные средства были тяжело больны. Общим количеством не больше полутора десятков человек. Они неприкаянно слонялись по гаражу, изредка сбиваясь в стихийные кучки.

Из общей массы выбивался Генаха Кавалерист — жилистый тощий мужик лет на пять старше меня. Он стоял возле смотровой ямы, гордо выгнув колесом свои потрясающей кривизны ковбойские ноги, и разглядывал плакат на стене.

В смотровой яме стоял механик Вахиб и тоже смотрел на плакат. Сквозь дырку Генахиных ног.

Я решил, что на стене висит безусловно стоящая вещь, раз два таких уважаемых аксакала во все глаза пялятся на нее. Стоило присоединиться и оценить. Люблю шедевры.

Но, подойдя, не удержался и сказал механику:

— Слышь, Вахиб, а Генаха не шотландец — он Кавалерист.

— Ну и што? — Вахиб безразлично пожал плечами.

— Так у него не юбка, хрена ты ему под подол заглядываешь? Все равно ничего не видно.

— Тьфу, шайтан! — выругался Вахиб. — Сам дурак, и бабка твой с пистолетом ходил! — Развернулся и исчез под чьим-то неизлечимо больным авто. Я хохотнул и шагнул к Генахе.

— Здорово, Кавалерист. Приобщаешься к высокому искусству?

— Салют, Мишок. Не, а че? Великая вещь. Предлагаю выдвинуть на Нобелевскую.

Я присмотрелся. Действительно, неплохо. Если и не верх идиотизма, то где-то очень близко. Как, впрочем, многие агитки эпохи соцреализма.

На плакате был изображен солидного вида мужчина с поднятым вверх указательным пальцем. Мужчина чем-то неуловимо напоминал Ильича Второго, только орденов, бровей и лет поменьше. Рядом с ним красовался светофор с зажженным, почему-то, желтым цветом. А снизу шла надпись: «Водитель, помни! Светофор сохраняет жизнь пешехода!». Раньше этого плаката здесь не висело, точно помню. Видимо, завалялся где-то на складах с ностальгических времен. А Макарец нашел его, притаранил сюда и привинтил к стене. Точно, Макарец. На такое больше ни у кого ума не хватит.

— Да, тонкая вещь, — согласился я.

— Не то слово, — Генаха обвел плакат жестом знатока жанра, объясняющего тупорылой публике скрытую суть представленной работы. — Если исходить из обратного, получится: «Пешеход, помни! Светофор сокращает жизнь водителя!».

Я присмотрелся к нему повнимательнее. Понятно, что семь классов образования. Понятно, что папа — дальнобойщик, а все детство в кабине КамАЗа прошло. Но такого даже я не ожидал. Все-таки, он был Кавалерист, а не шотландец и уж тем более не философ-казуист. С какой радости его потянуло в дебри словоблудия? Я мог найти этому только одно объяснение — он, как и я, был с ночной, а значит, подобно мне, слегка повредился мозгом. Что ж, нашего полку прибыло. А эта новость завсегда приятна.