– Расскажите, как это было, – попросила она.

– Может быть, не сейчас? – неуверенно спросил он, наклоняясь к ней и заглядывая в глаза.

– Сейчас.

Он стал рассказывать.

– ...Олега мы отыскали быстро, а вот с Андреем вышло хуже. Испортилась погода, и мы три дня не могли подняться с аэродрома. Отправили четырех человек пешком по берегу Койнура, но и они не нашли его. Потом выяснилось, что Андрей выбрался на берег Койнура на другой день после того, как они прошли мимо. И в тот же день, буквально на несколько часов раньше его, мы пролетали там на вертолете. Он даже слышал шум мотора – до берега оставалось всего с полкилометра. Два дня после этого мы опять не могли подняться с аэродрома – то дождь со снегом, то снег с дождем. И эти двое суток Андрей пролежал на берегу. Последние пятнадцать километров он уже не мог идти и пробирался ползком... С ногами как будто ничего опасного нет, а вот остальное...

Он замолчал.

– А Олег? – безучастно спросила Маша.

– Ну, с ним ничего страшного – дней через десять выпишется.

Положение Андрея было очень тяжелым – к сильнейшему обострению арахно-энцефалита*[Арахно-энцефалит – воспаление оболочек головного мозга.] прибавились воспаление легких и нервное истощение. Андрей часто впадал в беспамятство, бредил и был так слаб, что с трудом мог пошевелить рукой и почти не разговаривал. Потом Маша узнала, что все врачи отделения считали его безнадежным и только Алексей Александрович Минский – тот самый, с кем она говорила в первый день, – еще на что-то надеялся.

Вечером четвертого дня дежурный врач приказал перевести Андрея в изолятор – маленькую темную комнатку, словно специально предназначенную для того, чтобы в ней умирали люди... Там Маша провела самую страшную ночь в своей жизни – рядом с беспомощно распростертым Андреем, своим отчаянием и его смертью, притаившейся где-то близко. Горела только маленькая настольная лампочка, прикрытая жестяным колпаком, и ее желтый неяркий свет отчетливо разбивал комнату надвое, высвечивая на полу тусклый круг, а серые стены и потолок излучали мрак. Снаружи к окнам плотно прижималась шелестящая ветром темнота, и иногда ночь бросала в стекла горсти дождя, и комната вздрагивала от жесткого и дробного стука крупных капель...

Андрей был без сознания, и каждый час приходила дежурная сестра и делала уколы.

Маше казалось, что эта ночь никогда не кончится, а если наступит утро, то Андрея уже не будет. Но смерть пощадила его в ту ночь...

Утром заглянул дежурный врач и был, кажется, немало удивлен тем, что Андрей еще жив. А потом пришел Минский, и Андрея немедленно перевели в палату – не в прежнюю, общую, а в небольшую светлую комнатку рядом со столиком дежурной сестры. Алексей Александрович распорядился поставить там койку и для Маши, и с того дня она проводила в больнице большую часть суток. И – странное дело – там ей было легче.

Отчаяние охватывало ее в те редкие часы, когда она возвращалась в свою комнату в общежитии. Она не могла долго пробыть там и уезжала к Андрею.

Шла долгая и тяжелая борьба за его жизнь. И еще не раз, кроме той страшной ночи, ей казалось, что вот-вот все будет кончено... Казалось невероятным, что до предела ослабевший человек может выдержать такие мучения. Временами боль была настолько сильна, что не помогали двойные дозы наркотиков, и тогда минуты становились вечностью. Андрей лежал неподвижно, сжимая ее руки, с закрытыми глазами – ему больно было смотреть, – и только по редкому тяжелому дыханию и испарине на лбу можно было понять, что он жив.