— Увидим. Если через час пленники не будут освобождены, то находящиеся у меня в плену бледнолицые будут безжалостно умерщвлены, а город предан разграблению. Я сказал.

Генерал поклонился в знак согласия, будучи не в силах произнести ни слова; вид скальпа отнял у него всякую охоту к дальнейшему сопротивлению.

Единорог вышел из залы, сел на лошадь и хладнокровно стал ждать исполнения данного ему обещания.

Офицеры окружили генерала Вентуру и настойчиво требовали, чтобы он сдержал данное индейцам слово.

Генерал решил воспользоваться счастливым для него моментом, чтобы снять с себя всякую ответственность и сделать вид, что действует так под давлением общественного мнения.

— Кабальеро, — сказал он, — вы видели этого человека и слышали его дерзкие угрозы. Неужели же мы не можем безнаказанно перенести такое издевательство над нами наглого дикаря? Неужели мы можем допустить оскорблять нас таким образом в самом городе жалкой горсти негодяев, не наказав их по заслугам? У нас есть ружья, кабальеро, пусть же лучше они перебьют всех нас, чем покроют позором честь испанцев, завещанную нам предками.

Эта горячая речь произвела именно то впечатление, на которое рассчитывал генерал, то есть она увеличила, если можно так выразиться, страх присутствовавших, и они все снова стали требовать исполнения условий, поставленных сашемом команчей.

Генерал только и ждал этого. Он составил протокол заседания, где говорилось об усилиях генерала заставить присутствовавших на совещании офицеров оказать сопротивление индейцам и о невозможности принудить их к этому; затем, когда этот документ был подписан всеми членами совета, генерал опустил его в карман.

— Раз вы этого так настойчиво требуете, — сказал он, — и категорически отказываетесь от всякой борьбы с индейцами, я, во избежание всяких недоразумений, сам отправлюсь в тюрьму и освобожу дона Мигеля Сарате и генерала Ибаньеса.

— Только делайте это поскорей, — отвечали ему офицеры.

Генерал, в душе весьма довольный тем, что ему так ловко удалось вывернуться из такого затруднительного положения, вышел из ратуши и, перейдя через площадь, направился к тюрьме, которая находилась на противоположной стороне.

В тюрьме было глухо как в могиле.

Вдруг снаружи послышался сильный шум, стук оружия донесся до пленников; кто-то торопливыми шагами направлялся к той комнате, где они содержались.

— О! — Сказал генерал Ибаньес. — Должно быть, церемония-то совершится сегодня!

— Слава Богу! — отвечал дон Мигель. — Я очень рад, что они решились-таки покончить с нами.

— Я тоже рад, клянусь честью, — весело подтвердил генерал. — Время и так стало тянуться невыносимо медленно в этой тюрьме, где нет никаких развлечений.

Между тем шум все усиливался, гул голосов смешивался с бряцаньем сабель и шарканьем подошв о плиты.

— Они идут, — сказал дон Мигель, — и через минуту будут здесь.

— И мы их встретим с распростертыми объятиями, если они несут нам смерть, эту утешительницу несчастных, — заметил генерал.

В эту минуту ключ щелкнул в замке, и дверь отворилась.

Оба пленника с нескрываемым удивлением во все глаза смотрели на губернатора, который торопливо вошел в комнату в сопровождении нескольких офицеров.

Осужденные никак не ожидали увидеть самого генерала Вентуру.

Удивление генерала Ибаньеса было так сильно, что у него вырвалось невольное восклицание, полное злой иронии, составлявшей отличительную черту его характера.

— За каким чертом явились вы сюда, господин губернатор? Уж не сделались ли вы, чего доброго, таким же заговорщиком, как и мы?

Генерал, не отвечая ни слова, опустился на стул и принялся вытирать платком пот, обильно катившийся по его лицу, так сильно он торопился попасть поскорей в тюрьму.