— Невозможно, сударыня, — ответил тот, — у нас нет крыльев.

— Гребите сильней! — энергично воскликнула м-сс Чок.

Гребец, не любивший лишних слов, указал большим пальцем на "Красавицу Эмилию", уже выходившую в открытое море.

— Влезьте вот на ту скалу и помахайте им! — проговорил он неспешно: — махайте сильней!

М-сс Чок с секунду колебалась, но затем, выйдя из лодки, продолжала преследование сухим путем. Минут через десять, она, запыхавшись, достигла скал, и там, смело стоя на краю утеса, она, к большому удовольствию небольшой толпы, — разыграла роль живого семафора.

Шкуна, все увеличивавшая свою скорость, не подавала вначале признаков жизни, но затем собравшаяся у руля группа людей замахала ей шляпами и платками на прощанье.

М-сс Чок следила за шхуною, покуда та не стала белым пятнышком на горизонте; ее удерживала здесь слабая надежда на то, что за ними вернутся. Принужденная, однако, примириться с неизбежным, она с пылающим лицом поднялась с травы, на которой сидела, и принялась громить мужей вообще и своего собственного — в особенности.

— Это все устроил мой муж, — сказала м-сс Стобелль, бросив на костюм своей приятельницы взгляд, не чуждый, легкого злорадства: — теперь я понимаю, почему он не желал, чтобы я сделала себе яхтный костюм…

М-сс Чок поглядела на нее презрительно-гневными глазами.

— И вот почему он велел мне взять с собою всего один сундук и не позволил запереть дом, — продолжала м-сс Стобелль с видом человека, которому внезапно открылась истина. — Подумайте, что было бы со мною! Я должна сказать, что он выказал в этом случае заботливость…

— Заботливость! — воскликнула м-сс Чок, задыхаясь.

— И как это я ничего не подозревала? А он еще поцеловал меня сегодня поутру! На прощание, конечно… Я должна была бы знать, что Роберт всегда настоит на своем.

— Если бы вы не убедили меня отправиться на этот злосчастный завтрак, ничего бы не случилось, — проговорила м-сс Чок глухим голосом.

— Почем же я знала? Помните, Роберт еще сказал, что он, главным образом, хлопотал для вас? Мне показалось, что вы были немножечко польщены, но я, по правде говоря, удивилась.

Дрожавшая от гнева, м-сс Чок не находила ответа.

— Ну, нечего тут сидеть, — философски продолжала м-сс Стобелль, — лучше нам отправиться домой.

— Домой! — воскликнула м-сс Чок, вспомнив о своих комнатах без ковров и драпировок: — как только я подумаю об этих людях, угощавших нас шампанским и говоривших о долгих вечерах на море, — я не знаю, что я готова сделать! И ваш отец был одним из них!.. — набросилась, она на Эдуарда, который даже не попытался защитить своего заблуждающегося родителя.

Когда они вернулись в гостиницу, где лакей вручил м-сс Чок письмо, лицо ее и осанка были так выразительны, что податель письма поспешил ретироваться.

Оно было от м-ра Стобелля и заключало в себе лишь несколько строк. М-р Стобелль извещал, что м-р Чок был заманен на судно обманом, и заканчивал замечанием, что женщинам, вообще, не место на корабле. Эту фразу, по мнению м-сс Стобелль, следовало считать за нечто вроде извинения.

М-сс Чок прочла извещение, погруженная в каменное молчание; она отказалась от чая и прямо отправилась со своим багажом на станцию; во время переезда до Винчестера, она продолжала безмолвствовать и, по прибытия туда, поехала домой в кэбе, несмотря на убедительные просьбы м-сс Стобелль погостить у нее, покуда ее собственный дом не будет приведен в порядок.

М-р Тредгольд почувствовал истинное облегчение, расставшись с дамами.