– Итак, монсеньер, вы добились капитуляции осажденной?

– Нет, это я капитулировал. Теперь я побежден, пленен, мои руки и ноги связаны… Я раб ее красоты и своей любви… И я счастлив быть ее рабом. Никогда еще я не изведывал ничего подобного.

– Гм… А как же королева Наваррская?

– Маргарита? Никакого сравнения… Она очаровательная любовница, но ей недостает непосредственности, чистоты… этой невинности, которой Франсуаза облагораживает любовь. Она создана для меня, а я для нее, так что, поверь мне, чувственные наслаждения бледнеют в сравнении с настоящей любовью.

В ответ на эти слова Коллассо разразился смехом. Он лихо изображал непринужденность и в действительности весьма ценил дружбу и покровительство такого человека, как Бюсси. Еще бы! Благодаря тому, его жизнь в Сомюре, где обитало множество гугенотов, стала мало-мальски сносной. А кроме того, ему льстило, что столь знатный сеньор избрал его для своей любовной исповеди.

– Боже, что станут говорить в Париже! Бюсси, неустрашимый, дерзкий Бюсси, такой непостоянный, такой сердцеед и вот – влюблен, как мальчишка!

– Франсуаза заслуживает того, чтобы ее любил сам король. А ее добродетель столь же велика, сколь и ее красота. Я пью за самую прекрасную, самую нежную из всех женщин!

Бюсси поднял кубок, полный знаменитым пенящимся анжуйским, и опустошил его единым духом. В этот момент его лицо, вызолоченное солнцем, было прекрасно, глаза горели от радости. Клод тут же вновь наполнил ему кубок.

– А знаешь, – блаженствуя, продолжал Бюсси, – ставя кубок на белоснежную скатерть, – кто в Париже особенно удивится, узнав, что Франсуаза моя?

– Вероятно, муж не просто удивится, но…

– Я не говорю об этом Немроде. Но вот мой старый друг де Ту побился об заклад, что, ухаживая за нею, я лишь теряю время. Он утверждал, что она так любит своего мужа, что никогда ему не изменит. Но как можно любить этого лесного бродягу, который только и знает, что трубит в свою трубу, а в свободное от охоты время погружается в свои пыльные книги. Франсуаза создана для любви, для жизни… Я предчувствовал, что все ее естество ожидает подлинной любви. И вот она пришла. Да, де Ту изрядно удивится.

– Но я надеюсь, вы ему не станете рассказывать об этом? – испуганно спросил лейтенант полиции.

– А почему бы и нет? В конце концов он мой старый друг. И он будет молчать.

Клоду Коллассо не улыбалась возможность того, что о подвигах де Бюсси узнают в Париже. Он не разбирался в жизни двора, но, основываясь на своем провинциальном здравом смысле, опасался, что известие о победе графа может вызвать шум, а шум перерастет в скандал. Увы, Бюсси явно решил разгласить свою тайну не только другу-полицейскому, и вряд ли его удастся в этом переубедить.

В тот же вечер он отправил курьером письмо своему другу де Ту. Все это письмо было написано ради одной фразы:

«Я расставил сети для дичи Главного охотничьего, и дичь в них попалась…»

– Правда ли то, господин де Ту, что вы получили послание от нашего дорогого Бюсси? Мне говорили, что сегодня к вам прибыл от него курьер.

Громкий тенор герцога Анжуйского отдавался под сводами залы, в котором, наряду с другими придворными, находился молодой де Ту, беседовавший со своим другом Рибейраком. Де Ту учтиво кивнул головой.

– Это так, монсеньер.

– И что он вам пишет?

Несколько смущенный, маркиз в замешательстве стал теребить свои тонкие усики.

– Гм… Он пишет, что остается верным слугой вашей светлости…

– И что я надоел ему до смерти не так ли? – закончил фразу герцог присущим ему мрачным смешком.