Но если это так, то как быть с теми страданиями, которые прошли перед ее глазами за все эти годы? Возможно ли что‑то поправить? А если прошлое можно изменить, то вправе ли она отказаться от этого? Они “вылепили”, создали ее, как говорила Путукам. Конечно, это ничего не значит, это просто суеверие, и все же в тот вечер она не смогла заставить себя ни есть, ни спать, вновь и вновь вспоминая ту странную молитву.

* * *

Тагири поднялась с циновки и взглянула на часы. Уже перевалило за полночь, а она так и не заснула. Служба разрешала своим сотрудникам, где бы они ни жили, сохранять привычный образ жизни и быта, и в Джубе это соблюдалось особенно ревностно. Итак, она лежала на сплетенной из камыша циновке в хижине, где прохладу создавал только ветер, свободно проникавший сквозь стены. Сегодня как раз дул бриз, и в хижине было прохладно. Поэтому не жара была причиной ее бессонницы. Ей не давала заснуть молитва жителей Анкуаш.

Она натянула на себя платье и пошла в лабораторию, где кое‑кто из сотрудников еще работал. У них не было фиксированного рабочего дня. Она велела своему Трусайту опять показать ей Анкуаш, но уже через несколько секунд не выдержала и переключилась на другое. Высадка Колумба на берег Эспаньолы. Крушение “Санта‑Марии”, форт, построенный им для людей с погибшего корабля, которых он не мог взять с собой домой. Ей нелегко было увидеть все это еще раз – то, как матросы пытались превратить в рабов жителей близлежащих деревень, а те пытались спастись бегством; похищение девушек, групповые изнасилования, кончавшиеся смертельным исходом.

Затем индейцы нескольких племен начали оказывать сопротивление. Это не были обычные схватки с целью захвата пленников, которых потом приносили в жертву богам. Не походило это и на вооруженные набеги карибов. На сей раз это была война нового типа – война‑отмщение. А может быть, не такая уж и новая, осознала Тагири. Эти, уже не раз наблюдавшиеся ею сцены, сопровождались полным переводом и, по‑видимому, у туземцев уже было и название для этой войны на уничтожение. Они называли ее “война с деревней белых людей”. Как‑то раз утром экипаж “Санта‑Марии” проснулся и увидел куски тел своих часовых, разбросанные по всему форту, и пятьсот воинов‑индейцев, в великолепных боевых нарядах, украшенных перьями, внутри ограды. Разумеется, испанцы тут же сдались.

В этом случае, однако, индейцы не соблюдали традиционный ритуал усыновления своих пленников перед жертвоприношением. Они вовсе не собирались превращать этих жалких насильников, воров и убийц в богов перед смертью. Прежде чем взять пленника под стражу, никто не произносил обычной формулы “Он мне как сын любимый”.

Жертвоприношения не будет, но это не означает, что не будет крови и мучений. Смерть, когда она, наконец, наступала, была желанным избавлением. Тагири знала, что некоторые из туземцев получали удовольствие, наблюдая за происходящим, ибо это была одна из немногих побед индейцев над испанцами, одна из первых побед темнокожих людей над самонадеянными белыми. Тагири была не в силах просмотреть все до конца: ей не доставляло никакой радости, когда у нее на глазах мучили и убивали людей, пусть даже они были чудовищными преступниками, мучившими и убивавшими других. Она слишком хорошо усвоила, что в глазах испанцев их жертвы не были людьми.