Так было ли это изменой с его стороны – мечтать провести хотя бы один час в беседе с Беатрис де Бобадильей? Мечтать вновь поцеловать Беатрис из Кордовы и услышать, как она громко смеется над его рассказами? Мечтать, чтобы он мог опять показать свои карты и журналы Фелипе, – чтобы она знала, что его безумная одержимость стоила боли, причиненной им обоим?

За все хорошее приходится дорого платить. Вот в чем убедился Кристофоро, оглядываясь на свою жизнь. Счастье – это не жизнь без боли, а скорее жизнь, в которой болью мы платим за что‑то хорошее. Вот что ты дал мне. Господь.

Педро де Сальседо и его жена Чипа прибыли в Сьюдад Изабелла осенью 1522 года, привезя с собой письма Колону от его дочери, зятя и самое главное – от его Дико. Они нашли старика дремлющим на балконе. Поднимающийся бриз приносил с собой сильный запах моря, что предвещало дождь с запада. Педро не хотел будить его, но Чипа настояла, говоря, что он не захотел бы ждать. Когда Педро слегка коснулся его плеча. Колон открыл глаза и сразу узнал их.

– Педро, – пробормотал он. – Чипа.

– Письма, – сказал Педро, – больше всего – от Дико.

Колон улыбнулся, взял письма и, не открывая, положил их себе на колени. Он опять закрыл глаза, как бы намереваясь вздремнуть. Педро и Чипа не уходили, а все смотрели на него, с любовью и грустью, вспоминая прошедшие дни и великие достижения. Затем он вдруг как будто пробудился от сна. Глаза его широко раскрылись, и он поднял руку, указывая пальцем на море.

– Константинополь! – воскликнул он. Затем откинулся в кресле, и рука его упала на колени. Интересно, что ему снилось, подумали они.

Но уже несколько мгновений спустя Педро заметил, что старик сидит не в той позе, что раньше. Да разница была: он больше не дышал. Педро наклонился и поцеловал его в лоб.

– Прощай, мой Главнокомандующий, – произнес он.

Чипа также поцеловала его седые волосы.

– Теперь ты на пути к Богу, мой друг, – промолвила она.

Затем они пошли, чтобы сообщить дворцовым слугам, что великий первооткрыватель умер.

ЭПИЛОГ

В 1955 году один карибийский археолог, ведя раскопки близ того места, где высаживался Колон, обнаружил, что почти идеально сохранившийся череп, найденный в этот день, оказался тяжелее, чем должен был бы быть. Он отметил эту аномалию, и, спустя несколько недель, когда ему представилась возможность вернуться в университет в Анкуаш, он сделал рентгеновский снимок черепа. На снимке виднелась металлическая пластина, вставленная внутрь.

Внутрь черепа? Не может быть. Только после тщательного осмотра он обнаружил тонкие, как волос, следы хирургической операции, с помощью которой это было сделано. Но кости не срастаются так плотно. Что же это была за операция, не оставившая почти никакого следа? В 1955 году такое было невозможно, так что уж говорить о пятнадцатом веке.

Фотографируя каждый этап процесса, он, в присутствии нескольких помощников, выступавших в качестве свидетелей, расширил череп и вынул пластинку. Она была изготовлена из сплава, которого он никогда раньше не видел; последующие исследования показали, что этот сплав, насколько известно, никогда не существовал. Но не в металле было дело. Когда его отделили от черепа, то обнаружили, что он распадается на четыре тонких листа, сплошь исписанных микроскопически мелким почерком. Текст был написан на четырех языках: испанском, русском, китайском и арабском. Он был полон описательных оборотов, поскольку речь в нем шла о понятиях, которые трудно было выразить с помощью словарного запаса, существовавшего в любом из этих языков в 1500 году.