— Что с тобой происходит? — орал я ей прямо в лицо. — Тебе пора сходить к психиатру. Ты просто ненормальная! Ведь я признался тебе в супружеской измене, а ты хихикаешь, точно речь идет о ком-то другом… о чьей-то шалости.

Она вырвалась и недобро взглянула на меня.

— Шалость? А что, так и есть. Конечно, это шалость. Притом забавная и приятная.

Она развязала пояс, так что ее халат распахнулся. Сделав непристойный жест, она возбужденно продолжала:

— А теперь давай посостязаемся, кто больше знает ругательств. Я бы могла выложить дли-инный список отборных словечек. Да, мальчик, все они у меня вот тут!

Видя эту грязную ухмылку, грязный и вызывающий взгляд, я вдруг выпалил ей в лицо самое гнусное, самое непотребное ругательство, всплывшее в памяти неизвестно откуда. И в тот же миг она вцепилась ногтями в мое лицо. Царапалась она как разъяренная кошка. Я поднял правую руку и со всей силы ударил ее по голове, так, что она отлетела в дверь ванной. Этот ее халат, когда он завязан, достает до самого пола, а развязанный, он становится еще длиннее. Должно быть, после моего удара, при первом неловком шаге она наступила на полу халата. Споткнувшись, она потеряла равновесие и грохнулась наземь так быстро, что я не успел поддержать ее. Ванна была прямо против двери. Голова Лорри ударилась о нее так сильно, что раздался гул, точно огромным тупым билом ударили в гонг. Она лежала на полу с головой, неестественно свернутой набок, — ужасное, отвратительное зрелище. Ее острые наманикюренные ногти скребли гладкий кафель. Тело Лоррейн судорожно напряглось, сжалось, дрожь прошла по нему и прекратилась. Туловище обмякло и сделалось неподвижным. Ее глаза были открыты. Она казалась теперь маленькой, как ребенок. И тихой, пугающе тихой. Яркий свет, заливавший, как всегда, ванную комнату, придавал всей сцене что-то призрачное.

Я бросился в спальню. Сел перед туалетным столиком и тут же наткнулся взглядом на свое отражение в зеркале. Я дышал загнанно, как после долгого бега. Три царапины выделялись на щеке. Средняя была длиннее и глубже других. Из нее стекала на подбородок одна-единственная капля крови. Вот она остановилась, потемнела, высохла. В зеркале я заметил, что в руке у меня — большой фужер со спиртным. Я поставил его на место. Потом вдруг понял: я, конечно же, ошибся. Она неловко ударилась о ванну и просто потеряла сознание. И ничего больше. Сейчас она очухается и снова начнет меня бранить на чем свет стоит.

Итак, я возвратился в ванную, осторожно встал на колени и приложил ухо к ее груди, ожидая услышать удары сердца. Но не услышал ничего. Жуткое молчание.

И снова я в спальне. Взял в руки фужер. Поставил. Сел на край постели, поднял телефонную трубку. Услышал гудки. Длинные гудки. Прошла секунда, другая. Нужно было набрать ноль и вызвать полицию. Сказать: мне очень жаль, я лишь слегка толкнул ее, — и вот оно как вышло. Я положил трубку и вытер вспотевшие ладони о покрывало. Думай, дьявол тебя побери! Стряхни с себя хмель, думай! Она мертва. Конечно: нет ее. Есть только оболочка. Труп. То, что перевозят в катафалке, что обмывают и гримируют, а потом под органную музыку… Выбор за тобой, Джеймсон. Зови полицию, надейся на справедливость, милосердие и минимум три года за решеткой — за убийство по неосторожности. Или же уничтожь все следы и попробуй выбраться отсюда невредимым.

А что будет с деньгами, спрятанными там, под штабелем дров? А… а что если тебя будут расспрашивать о Винсенте, о твоем фронтовом друге? Спокойно, Джеймсон. Сохраняй выдержку, постарайся быть объективным и не теряй логики. Обдумай все с разных сторон.

Кусок мыла на полу. Намылить ее ступни. Провести мылом длинный след по кафельному полу. Открыть кран под раковиной.