|
Она появилась во дворце, когда вторая жена Мутнеферт родила мальчиков-близнецов Уатхмеса и Аменмоса, потом божественная супруга Ахмес поручила ее заботам Неферу-хебит и Хатшепсут. Тутмоса Мутнеферт кормила сама. Он был ее третьим ребенком, и она стерегла его зорко, как орлица, ведь сын, в особенности царский, был большой драгоценностью, а два ее старших мальчика умерли от чумы. Ныне у Нозме был острый как бритва язык, худое узкое лицо, а сама она так высохла, что строгие, без единого намека на украшение одежды из грубого льна болтались на ее костлявом теле и хлопали ее по голым лодыжкам, когда она носилась по дворцу, пронзительным голосом отдавая приказания рабам и выговаривая ребятишкам. Они ее больше не боялись, и только Хатшепсут продолжала ее любить – возможно, потому, что со свойственным всякому избалованному ребенку эгоизмом была уверена во всеобщей любви к себе и в том, что никакое ее желание не встретит отказа.
Вот и теперь, увидев Нозме, которая влетела в комнату из темного коридора, Хатшепсут бросилась навстречу и обняла ее. Нянька прижала девочку к себе и тут же принялась отдавать указания рабыне: – Унеси воду и помой таз. Подмети пол, чтоб к завтрашним урокам все было чисто. Потом можешь пойти к себе отдохнуть. Живее! После этого она бросила острый взгляд вслед Неферу-хебит, но с тех пор, как девушка впервые облачилась во взрослую одежду, а ее некогда бритую голову покрыли пряди черных блестящих волос, спускавшиеся до плеч, власть Нозме над ней кончилась. Все, что она могла позволить себе теперь, это пробормотать еле слышно: – Куда это она направляется в такое время дня? Заботливо взяв малышку за руку, Нозме повела ее через лабиринт многоколонных залов и темных галерей в детские покои, примыкавшие к женской половине дворца. Дворец застыл в жаркой, дурманящей тишине. Даже птицы умолкли. Снаружи, за садовой оградой, великая река катила свои воды, отливающие серебром. Ни одна лодка не бороздила ее поверхность, под которой в прохладной илистой глубине стояла рыба, дожидаясь вечера. Город спал, точно зачарованный. Двери пивных были закрыты, ставни на базарах опущены, привратники дремали в сторожках под прикрытием могучих стен величественных особняков знати, тянувшихся вдоль берега. Доки словно вымерли, только мальчишки-попрошайки шныряли туда-сюда, подбирая остатки рассыпанных грузов. За рекой, в некрополе – городе мертвых, плавились в зыбком мареве храмы и пустынные святилища, а коричневые утесы позади них, казалось, дрожали и приплясывали от жара. Лето было в разгаре. Пшеница и ячмень, клевер, лен и хлопок поднялись в полях, дожидаясь жнецов. Прорытые для орошения каналы медленно пересыхали, несмотря на лихорадочные старания феллахов, которые выбивались из сил, не давая колодезным журавлям ни секунды передышки. Пыльные финиковые пальмы, ряды деревьев на берегах реки, сочная зелень тростников – все медленно, но верно приобретало коричневый оттенок. И надо всем этим царил великий Ра, добела раскаленный, ослепительный, могучий и непобедимый, вечно льющий свой свет с безоблачного и безграничного темно-голубого неба. В покоях ее высочества царевны Хатшепсут Хнум-Амон воздух двигался едва заметно. Устроенные на крыше дворца ловушки для ветра направляли вниз всякое доносившееся с севера дуновение, создавая водовороты горячего, душного воздуха. Едва Нозме и ее подопечная вошли в комнату, как две находившиеся там рабыни вскочили, отвесили почтительный поклон и схватились за опахала. Стягивая с Хатшепсут белую льняную юбчонку, Нозме отдала очередной приказ, и тут же возникла еще одна рабыня с водой и полотенцами. Нянька принялась обмывать гибкое маленькое тело. – Опять вся юбка в чернилах, – сказала она. – Нельзя ли быть поаккуратнее? – Я очень сожалею, – ответила девочка без_ тени сожаления. Сквозь сон она чувствовала, как благословенная вода стекает по ее рукам, струйками бежит по смуглому животу. |
