В те вечера, когда ему удавалось вернуться с добычей, близость с Хармином всегда была страстно-бешеной, с оттенком жестокости, словно Шеритра тоже была его добычей, которую предстояло выследить, догнать и проглотить. Но еще более удивительным девушке казалось собственное поведение. Под его яростным напором в ней самой просыпалось что-то дикое, первобытное, и теперь она с изумлением вспоминала время своей девственности, такое недавнее и все же далекое. «Известно ли матушке все то, что узнала я? – задавалась она вопросом. – Хочет ли отец от нее того, что с таким жаром требует от меня Хармин? А если хочет, соглашается ли она?» Но при воспоминании об отце ее охватил стыд, и Шеритра отогнала эти мысли.

Как-то вечером она условилась с Хармином, что встретится с ним за домиком прислуги, у стены, отделявшей небольшую усадьбу от раскинувшейся бескрайней пустыни. Она опаздывала – слишком долго просидела за очередным письмом недостойному Гори, поэтому Шеритра решила срезать путь и пройти через владения прислуги прямиком к задним воротам. В широком дворе никого не оказалось. По слежавшейся, утоптанной грязи скакали воробьи, выискивая съедобные крошки среди мусора, который выносили из дома, чтобы потом перебросить через стену усадьбы. Девушка и сопровождавший ее воин быстро прошли по двору, и стражник открыл перед царевной ворота.

Никогда прежде она не обращала внимания на груды мусора, сваленные по обе стороны от ворот. Мусор никогда не залеживался здесь долго. Очищающий жар солнца вскоре иссушал остатки, уничтожая все запахи, а шакалы и дикие собаки из пустыни растаскивали все, что еще годилось в пищу. Но в этот раз она вдруг заметила на песке среди мусора что-то необычное и остановилась, чтобы рассмотреть получше. На солнце блестел разломанный на части пенал для перьев. Шеритра подняла его. Пенал был обмотан обрывком грубого полотна; ткань спала, когда Шеритра взяла пенал в руки, и к ногам девушки посыпались мелкие глиняные осколки. В складках ткани было завернуто что-то еще, и, преодолевая отвращение, девушка встряхнула тряпицу. Она снова упала на груду мусора.

В руках у Шеритры оказалась восковая фигурка, сработанная грубо, но при этом не лишенная какой-то примитивной внушительности, которую ей придавали широкие квадратные плечи и толстая шея. Обе руки были отломаны, не хватало ступни, и Шеритра с некоторым волнением заметила, что голову фигурки кто-то несколько раз проткнул иглой. Под пальцами она ясно чувствовала твердые песчинки, набившиеся в эти отверстия. Дырки виднелись и в груди фигурки, там, где у человека находится сердце. На мягком пчелином воске были грубо выдавлены какие-то иероглифы. Она всматривалась в значки, стараясь разгадать их смысл. Волнение Шеритры росло, быстро превращаясь в настоящий страх. Она была дочерью жреца и прекрасно понимала, что именно она держит сейчас в руках. Это была колдовская кукла. Кто-то специально изготовил ее из воска, вырезал на фигурке имя своего врага, потом, произнося проклятия и злобные заклинания, несколько раз проткнул медной иглой голову и сердце куклы. Фигурка лежала под грудой мусора, поэтому надпись на воске стерлась, и Шеритра не могла разобрать, чье имя там было написано.

– Не прикасайся к ней, царевна! – воскликнул стражник, и, вздрогнув от неожиданности, девушка бросила куклу обратно в кучу мусора.

Пенал был настоящим произведением искусства. На перевитом тончайшей золотой нитью поле в голубой эмали был исполнен портрет ибисоголового Тота, покровителя писцов. В глубокой задумчивости Шеритра смотрела на изящную вещицу. Где-то она уже видела этот пенал раньше, но, как девушка ни напрягала память, она не могла вспомнить точно, где и когда это было.

Наконец она осторожно положила его назад, на кучу мусора и объедков, и, присев на корточки, стала аккуратно перебирать мелкие острые осколки, явно бывшие когда-то большим глиняным горшком. О его назначении она тоже без труда догадалась и смогла даже разобрать несколько разрозненных слов смертельного заклинания, которые были выведены тушью на этом горшке, пока кто-то, исполненный ненависти, недрогнувшей рукой не занес над ним тяжелый молот.