Несколько раз я звонила Гейбу, но он не отвечал ни на звонки, ни на сообщения голосовой почты. «Мне очень жаль, — твердила я. — Этот поцелуй ничего не значил». В других сообщениях я извинялась за свой непрофессионализм и сообщала, что в субботу утром улетаю в Орландо. Суть всех моих посланий сводилась к одной фразе: «Я идиотка. Прости, что обидела тебя».

В мой последний рабочий день Гийом, который за всю неделю ничего не натворил (поразительно!), пришел к нам в контору, чтобы еще раз извиниться.

— Послушай, Эмма, мне правда очень понравилось с тобой работать, — сказал он, усевшись за мой стол и жалобно подняв на меня огромные зеленые глаза. — Я не хотел, чтобы так получилось. Честное слово.

— Ничего страшного, — ответила я. И не соврала. Гийом — это Гийом, я должна была держаться с ним начеку. Сама виновата. — Мне тоже очень понравилось с тобой работать, — подумав, добавила я.

От этого он погрустнел еще сильнее.

— А я ничего не могу сделать? Может, поговорить с начальством «KMG»?

— Нет. Что было, то было. — Я робко улыбнулась. — Но ты в самом деле очень талантлив. Желаю тебе всего самого хорошего. Ты непременно прославишься.

Накануне вылета я собрала вещи, оставила последнее сообщение Гейбу, и мы с Поппи пошли ужинать в crкpйe — блинную рядом с площадью Италии. Там мы ели салаты, блинчики из гречневой муки с начинкой из сыра, яиц и ветчины, огромные пылающие блины «Сюзетт», пили сидр и кофе. За окном туда-сюда шагали парижане: кто-то выгуливал белых собачек, кто-то нес под мышкой багет, кто-то болтал по мобильному или возился с маленькими румяными детьми в безупречных плащиках, застегнутых на все пуговицы.

— Здесь так здорово… — прошептала я, глядя в окно, когда Поппи отсчитывала из кошелька купюры и монеты (она не дала мне заплатить за ужин).

— Тогда почему бы тебе не остаться? — тихо спросила она.

Я покачала головой и снова залюбовалась Парижем.

— Нет, не могу. Мой дом не здесь.

После ужина Поппи предложила сходить в «Ле крокодил» и выпить по коктейлю, но я хотела побыть наедине с городом.

— Мне надо прогуляться. Ты езжай домой, а я скоро приду.

Мы с Поппи обнялись на прощание и разошлись в разные стороны: она стала ловить такси, а я села на седьмую линию метро и поехала на станцию «Шатле». Через двадцать минут я уже была на площади, окруженной старинными подсвеченными зданиями. Мягкий свет заливал Дворец правосудия, Отель-де-Виль и Сент-Шапель, и они мерцали на ровной глади Сены, по которой изредка проплывали лодочки.

Воздух становился прохладней. Я поглубже закуталась в кардиган и спустилась к реке. Париж вокруг меня полнился разговорами, улыбками, влюбленным шепотом и веселым дружеским смехом. Когда я прошла по Новому мосту и увидела на западе Эйфелеву башню, на глаза навернулись слезы: свет маяка на мгновение затуманился, прежде чем я успела их сморгнуть.

Я шла по острову Сите. Из темноты вырос силуэт Консьержери — напоминание о тех страшных и мрачных временах, когда в годы французской революции тысячи узников ждали здесь своей смерти.