Путешествуя по миру, я видел немало красивых мест. Например, в Мадриде всего в нескольких кварталах от моей гостиницы находился пустырь, ограниченный с одной стороны шеренгой многоэтажных домов, а с другой — большой автозаправочной станцией, к которой была пристроена автомобильная мойка. Как-то раз вечером, уже в темноте, я увидел, как длинный, гладкий и лоснящийся, почти пустой пассажирский поезд пронесся, почти не касаясь земли, в нескольких метрах над крышей заправочной станции и продолжил свой «полет» на высоте средних этажей ближайших жилых домов. Никакого чуда в этом, конечно, не было: просто опоры и само полотно виадука, по которому ехал поезд, слились в почти полной темноте с окружающим фоном. Это маленькое шоу технологического характера выглядело потрясающе эффектно, особенно учитывая футуристичный дизайн пригородного поезда и бледный, словно призрачный, зеленоватый свет, исходивший из окон вагонов. Люди в окрестных домах смотрели телевизор или убирали со столов и несли грязную посуду на кухни. Тем временем немногочисленные пассажиры поезда лениво разглядывали проносившийся мимо город или просматривали газеты. Их путешествие в Севилью или Кордову только начиналось. До пункта назначения им предстояло добраться уже после того, как посудомоечные машины отработают свое и затихнут, а экраны телевизоров погаснут до утра. И пассажиры, и жители многоквартирных домов в равной мере не обращали внимания друг на друга. Их жизнь протекала в параллельных, никогда не пересекающихся плоскостях, за исключением, пожалуй, одной-единственной точки во времени и пространстве, сошедшихся в зрачке случайного наблюдателя, который именно в это время и именно в этом месте вышел прогуляться, чтобы убить время и не умереть со скуки в унылом гостиничном номере.

В Амстердаме, в маленьком дворике, скрывавшемся от посторонних глаз за деревянной дверью, я обнаружил старую кирпичную стену, которая, несмотря на обжигающе холодный, до слез в глазах, резкий ветер, дувший над бесконечными каналами, смогла немного прогреться под робкими лучами весеннего солнца. Я вынул руки из карманов и провел ладонями по выщербленной поверхности кирпичей. Они показались легкими, хрупкими, вот-вот готовыми рухнуть под собственной тяжестью. Мне вдруг неудержимо захотелось поцеловать их, прикоснуться к ним губами — еще лучше ощутить текстуру, которая чем-то напомнила мне не то пемзу, не то куски халвы из лавки восточных сладостей.

На Барбадосе я как-то раз вышел на пляж на восточном побережье острова. Передо мной расстилался бескрайний — до самого горизонта — океан. Я знал, что до самого африканского побережья нет ни клочка суши. Остров, на котором я находился, неожиданно показался мне маленьким и беззащитным, а его несколько театральная растительность — розовые цветочки и волосато-косматые деревья — почему-то стала восприниматься как своего рода протест суши против бескрайней монотонности моря. Я помню и вид, который открывался из нашего окна в комнате на постоялом дворе «Простой смертный» в Озерном краю: холмы, сложенные из мягких силурийских пород, были покрыты нежно-зеленой травой, подернутой легкой дымкой, словно покрывалом, накрытой мягким утренним туманом. Линия холмов поднималась и опускалась, словно контур тела какого-то огромного животного, которое лишь ненадолго прилегло отдохнуть и в любой момент могло проснуться и, встав в полный рост, как минимум несколько миль в холке, стряхнуть со своей мягкой зеленой шкуры вековые дубы и цепкие живые изгороди — ни дать ни взять, легкие пушинки на теле великана.

2

Обнаружив в непосредственной близости что-то по-настоящему красивое, мы непроизвольно испытываем желание завладеть этой красотой, получить ее в свое распоряжение и насытить ею свою жизнь. Как же нам порой хочется иметь возможность сказать: «Да, я здесь был, я все это видел и оценил эту красоту!»

Но красота — субстанция ускользающая, порой ее встречаешь там, где ей, казалось бы, совсем не место, или, например, в тех местах, куда явно никогда не вернешься.