В ходе путешествия по Альпам Раскин описывал сосны и скалы, также используя для этого в первую очередь психологические термины: «Оказавшись у подножия альпийских хребтов, я подолгу рассматриваю их, храня при этом благоговейное молчание. Потрясают меня и сосны, которые растут на абсолютно неприступных скалах и отвесных обрывах. Складывается противоречивое ощущение: с одной стороны, они растут зачастую так близко, что каждая из них кажется тенью следующего дерева, с другой — в своей неподвижности и в окружающем их безмолвии эти сосны всем своим видом дают понять, что не знакомы друг с другом. Добраться до них невозможно. Нет смысла и пытаться докричаться до них. Эти сосны никогда не слышали человеческого голоса. Из всех звуков, раздающихся на земле, до них доносится лишь шум гуляющего в горах ветра. Нога человека еще никогда не ступала на подстилку из их сухой хвои. Сосны растут на скалах в суровых условиях, и даже от подножия гор видно, что им там неуютно и неудобно. Тем не менее эти сосны обладают такой непреклонной железной волей, что даже сами скалы склоняются перед их упорством и расступаются перед ними, казалось бы, слабыми, хрупкими и преходящими, но обладающими при этом невероятной скрытой энергией тонкой жизни и гордо несущие свое особое умение бесконечно долго существовать в заколдованном, почти бесшумном мире».

Именно через подобные описания психологического толка мы и можем вплотную подойти к ответу на вопрос, почему то или иное место так впечатляет нас и настолько сильно западает нам в душу. Мы, наконец, достигаем той цели, которую Раскин ставил перед собой и перед своими читателями и слушателями: начинаем осознанно воспринимать и понимать то, что инстинктивно полюбили.

9

Трудно было предположить, что человек, остановивший машину у тротуара напротив шеренги одинаковых многоэтажных офисных зданий, сделал это для того, чтобы поупражняться в словесной живописи. Единственным намеком на это был положенный на руль блокнот, в который он время от времени что-то записывал — в кратких перерывах между долгими минутами внимательного разглядывания окружающего пейзажа.

Было полдвенадцатого ночи, и к тому времени в районе доков я прокружил за рулем уже несколько часов. Остановку я сделал в аэропорту «Лондон-Сити» (где выпил кофе и с тоской посмотрел на последний в тот вечер улетающий самолет — Croossair Аvrо RJ85; летел он в Цюрих, что для меня было равносильно бодлеровскому «куда угодно, куда угодно»). Возвращаясь домой, я проехал мимо огромных, ярко освещенных башен бизнес-центра «Вест-Индия Докс». Эти огромные сооружения, казалось, не имели ничего общего с пейзажем — территория вокруг была застроена куда как более скромными и слабо освещенными домами. Таким высоченным офисным зданиям самое место где-нибудь на Гудзоне или же на мысе Канаверал — бок о бок с готовым к взлету космическим челноком. Над крышами стоящих вплотную друг к другу бизнес-центров поднимался пар. Впрочем, и здесь, у земли, оба здания были покрыты тонкой, едва заметной пеленой тумана, равномерно обернувшей оба небоскреба со всех сторон. В столь поздний час большая часть окон в башнях была освещена. Даже с некоторого расстояния сквозь стекла виднелись синеватое свечение компьютерных мониторов, узнаваемые полупустые комнаты для совещаний, цветы в горшках и какие-то стенды и плакаты.

Это зрелище показалось мне бесспорно красивым. И разумеется, вслед за ощущением красоты ко мне пришло желание понять ее и, главное, постичь ее источник, желание, которое, по словам Раскина, по-настоящему может удовлетворить лишь искусство.