Погода в Петербурге нынче скверная, и я пишу в дождь, засветивши свечу в своей комнате. Гулять и выезжать худо, и все ходят скучны и много сидят у огня. Только AndrИ смеется и не боится простуды, поскольку питомец севера. Вновь, как гостит с осьмого дня, встает, когда все вокруг его спит, и идет к картине. Предается трудам помногу, и картина сия получается весьма удачна, но наполняет сердце мое ужасом. Милая Lise, я знаю, что любовь его и нежные попечения составляют мое счастие, и кажется, что без него я давно бы лишилась жизни, но его картины возбуждают во мне только неприятные чувства. Их по справедливости можно назвать искусными, но можно ли с такой злобой показывать заблуждения разума и сердца человеческого?!

Нет, не удержусь, милый друг мой, и вручу тебе тайну, которая омрачает жизнь мою и любовь мою к AndrИ. Я гоню от себя все худое, молюсь от всего сердца и говорю себе, что если б не искусство моего милого, ныне многие отвернулись бы от меня и говорили со мной оскорбительным языком, как сестра моя, Aline должно быть посвящено добродетели и невинности?

Ты ведь помнишь, Lise, как страдала я своею темною страстию, прибирая без всякого позволения чужие вещи, хотя не имела ни душевного движения к этому, ни потребности — словно чья-то злая воля принуждала меня. Родные мои давно видели во мне средоточие пороков, хоть и молчали о том — верно, ожидали, пока небесный гнев обратит меня в пепел. Только ты, милая Lise, была со мной добра и приносила удовольствие моему бедному сердцу.

Ты должно помнишь, как мне встретился AndrИ, — сии восторги пересланы были тебе мною не однажды, а посему не буду тебя утомлять. Но я не писала, как AndrИ в одну из встреч, взглянув прямо в глаза мне, сказал, что осведомлен о моем несчастии и берется возвратить меня в мир….. Но для осуществление сего во встречи наши он будет писать с меня картину. Поначалу я сочла это жестокою шуткою, и трудно описать, что чувствовала я, выговаривая AndrИ свою обиду. Но он с разительным красноречием продолжал говорить о таинствах и силе своего искусства. Огонь блистал в его глазах и грудь высоко поднималась. Я почувствовала трепет и благоговение в своем сердце и дала согласие.

Друг мой! Превеликой радостию был наполнен для меня день, когда в одну из уединенных встреч наших AndrИ закончил писать мой портрет. Пока он трудился, все легче и легче становилось душе моей. Но когда работа завершилась, вообрази, с каким чувством поняла я, что ныне совершенно свободна от злой воли, покровительствовавшей моим нечистым проступкам. С каким жаром я благодарила AndrИ!

Но сам портрет, Lise…

…когда взгляд мой останавливается на нем, то становится дурно и подкашиваются ноги. Сверх того, мыслями моими завладевают смутные и жуткие желания, о которых писать к тебе не хочу. Со слезами просила я AndrИ немедля уничтожить портрет, но он остерег меня даже касаться портрета. Он сказал, что портрет, не откладывая, будет с превеликою осторожностию отослан в подмосковное имение его, и ничей взгляд не встревожит картины. Страшным было лицо его, и казалось, вот-вот загремят адские заклинания. Я отвернула лицо, чтобы укрыть текущие слезы свои, и AndrИ заключил меня в объятия и сказал, что даст мне объяснения. Но заставил поклясться молчать.

Он сказал, что искусство, которым облагодетельствовала его природа и которое не так давно обрело силу и вышло из неких пределов, дозволяет исцелять людей. AndrИ пишет людские пороки — все, что содержит человек в себе недостойного и злого, будь то распутство, леность и прочие наклонности…

… пишет так, что они чудеснейшим образом переходят из человека в писаный с него портрет, увлеченные кистью AndrИ и необыкновенным талантом его.