Но чаще в зале находилось около десятка начинающих, и каждый отрабатывал наиболее трудные для него упражнения и совершенствовал отдельные движения. Мастер Чен обычно стоял перед большим зеркалом и, демонстрируя упражнения, мог видеть всех своих учеников. Он улыбался и отпускал шутливые реплики по поводу неизменных пререканий между его дочерью и сыном. Он достаточно жесткий человек: никаких комплиментов или прочувствованных призывов. Он ни в коем случае не ожидал преклонения перед учителем, обычно считающегося неотъемлемой частью обучения боевым искусствам в Китае. «Если это могу сделать я, значит, сможете и вы» — вот его любимое высказывание.

Чен очень напоминал мне Юрия Разуваева, моего похожего на Йоду тренера по шахматам из России, всячески побуждавшего меня следовать своим собственным путем. Чен так же хорошо понимал чувства учеников, хотя его проницательность проявлялась в более материальных вопросах. Делая упражнения в классе, я иногда чувствовал, что у меня что-то не получается. Он мог наблюдать за моими движениями с другого конца зала, потом покачать головой и направиться ко мне. Затем он в точности воспроизводил мою позу, указывал на излишне напряженную ногу или часть спины и на собственном примере демонстрировал, что следует делать, чтобы добиться расслабления. И всегда оказывался прав. Способность Чена в мельчайших деталях воспроизводить чью-то позу или движения просто поражала. Он читал движения тела, как опытный шахматист читает позицию на шахматной доске. Огромную часть учения тайцзи составляет умение преодолевать физические ограничения с тем, чтобы тело и разум могли действовать в унисон. Если в какой-то части тела ощущается напряженность, ум сосредотачивается на ней, и взаимодействие нарушается. Чен всегда мог сказать, к чему прикован мой ум.

С течением времени, лучше узнавая друг друга, мы стали взаимодействовать намного тоньше. Учитель мог заметить даже небольшой изъян в моем душевном или физическом состоянии, например психологическую боязнь двигать плечом, и с другого конца комнаты мог мгновенно заглянуть мне в глаза, воспроизвести мою позу, внести в нее минимальные корректировки, а затем опять вернуться к своему предыдущему движению и продолжить демонстрацию для учеников. Я следовал полученному указанию и немедленно чувствовал облегчение, как будто кто-то снял с моей спины тяжелый камень. Чен мог бросить в мою сторону еще один взгляд, чтобы убедиться, что я заметил его рекомендацию, а мог больше не обращать на меня внимания. Учиться чему-то может только тот, кто к этому готов. Поразительно, как много учеников просто не замечали этих тонких рекомендаций, поскольку целиком сосредотачивались на своем отражении в зеркале или считали время до окончания урока. Чтобы усваивать эти уроки, требовалось полностью сосредоточиться, поэтому во многих отношениях занятия тайцзи представляют собой освоение искусства концентрации. При том что этот метод очень хорошо подходил мне, он же служил прекрасным средством отсеивания из группы тех учеников, которые не были настроены на серьезные занятия. Я видел многих, кто скучал на самых интересных занятиях только потому, что желал, чтобы ему все разжевывали и клали в рот; тончайших уроков Чена они просто не замечали.

На этом этапе занятий тайцзи ключевое значение имеет координация дыхания и мышления. Эта взаимосвязь вообще критически важна для тайцзицюань, поэтому, я думаю, имеет смысл остановиться на ней подробнее.

Многие мастера боевых искусств в Китае обучают своих учеников традиционному форсированному способу дыхания. Основанием для этого служит рассуждение о том, что китайская школа создала собственный уникальный метод контроля дыхания, которого следует придерживаться с религиозным почтением. Но у Вильяма Чена своя точка зрения на этот счет: дыхание должно быть естественным. Точнее говоря, в вопросе о дыхании следует вернуться к тому, что считалось естественным, пока на нас не повлияли годы блужданий по бурному миру и усвоения всевозможных вредных привычек.