Прапорщик не успел даже по-настоящему удивиться этому нелепому, неуместному, сбивающему с толку макияжу. «Цыганка» подошла к катеру почти вплотную, стоящий в ней человек вскинул правую руку, и в сереньком предгрозовом полусвете тускло блеснул вороненый металл оснащенного длинным глушителем пистолета. Послышался короткий свистящий хлопок, слабый дымок унесся вместе с ветром, и прапорщик, грузно упав обратно на сиденье, тяжело завалился набок, свесив через борт простреленную голову. Из расположенного над правым глазом входного отверстия показалась кровь и, прочертив через лоб короткую косую полоску, закапала в воду. Свалившееся с облысевшей макушки кепи неторопливо двинулось в недалекий ввиду его скверных судоходных качеств путь вниз по течению, в направлении Днепра и Черного моря.

Капитан, который был на десять лет моложе, на двадцать килограммов легче и на три порядка ловчее своего избалованного непыльной работенкой и хорошим питанием напарника, среагировал на изменение обстановки достаточно быстро, а главное, абсолютно правильно. Он схватился за автомат раньше, чем прозвучал первый выстрел, и, передернув затвор, рефлекторно вскочил. Последнее было ошибкой, которая незамедлительно стала роковой: когда убитый прапорщик тяжело рухнул обратно на сиденье, катер сильно качнуло, и капитан потерял драгоценные доли секунды, пытаясь удержать равновесие и не кувыркнуться вниз головой за борт. Справившись с этой задачей, он начал выпрямляться, и в это мгновение человек в старомодных «хамелеонах» выстрелил снова.

Стрелял он без промаха, и его мишень послушно, как в кино, опрокинулась навзничь, грохнувшись спиной и затылком о крышку моторного отсека. Рукоятка автомата выскользнула из разжавшихся пальцев, и «Калашников», печально булькнув на прощанье, мягко опустился в пушистый ил на мелководье.

– Ну, не сука?! – вполголоса, но с большим чувством воскликнул засевший в гуще ивняка майор Бурсаков и опустил фотоаппарат, которым успел нащелкать десятка полтора отличных, качественных и весьма красочных кадров – увы, совсем не тех, которые рассчитывал отснять. – Что ж ты, сволочь такая, творишь?

Его риторический вопрос, как и подавляющее большинство таких вопросов, остался без ответа. «Казанка» с негромким стуком ударилась бортом о борт патрульного катера. Убийца, по-прежнему стоявший в ней во весь рост, небрежно, почти не целясь, выстрелил еще раз. Пуля с отчетливым треском ударила в основание пластиковой проушины, к которой был привязан заменяющий якорную цепь нейлоновый шнур. Вырванная с мясом проушина отскочила на метр и плюхнулась в воду, увлекая за собой мокрый швартов. Получивший свободу катер неуверенно, словно опасаясь сердитого окрика, повернулся вокруг оси, нащупывая носом течение, плавно отчалил и, набирая ход по мере удаления от берега, отправился догонять кепи покойного прапорщика.

Мотор «казанки» взревел, поднятая ею волна качнула катер, оттолкнув его еще дальше от заросшего тростником и ивами плоского берега. Лодка быстро скрылась из вида, идя вверх по реке, против течения. Когда звук работающего мотора стих вдалеке, майор Бурсаков медленно выбрался из своего укрытия и беспомощно уставился вслед дрейфующему вниз по течению катеру с двумя мертвыми телами на борту – теми самыми, владельцев которых он мысленно уже видел своими информаторами. Теперь об этом, как и о многом другом, следовало поскорее забыть; приходилось констатировать, что почти полгода кропотливой и опасной работы пущены драной козе под хвост всего лишь двумя меткими выстрелами.

В небе послышался треск, и сразу же ударил оглушительный громовой раскат. Дождь хлынул стеной, словно там, наверху, кто-то опрокинул чудовищных размеров ванну, река мгновенно сделалась рябой от миллионов падающих на ее поверхность тяжелых капель, вздулась пузырями и буквально на глазах помутнела, утратив даже ту относительную прозрачность, которой могла похвастать минуту назад.