— Если бы я даже был властелином всего, что вижу сейчас, то был бы я счастлив при этом? Сомневаюсь.

— Но почему? У вас есть все… все, что нужно, чтобы быть счастливым, и для ума… и для сердца.

На последнем слове она споткнулась. Как объяснить ему, что такое чувство благодарности, когда люди служат тебе не только ради денег.

— Вот этого я и хочу больше всего на свете! — неожиданно сказал он.

Она вскрикнула от удивления, смешанного с испугом.

— К-как вы узнали… о чем… я думаю?

— Просто я читаю ваши мысли, вот и все.

— Но… но вы не должны… делать этого!

— Почему нет?

— Потому что… мысли — это личное дело каждого!

— Ваши мысли… доступны мне. И они уже не принадлежат только вам. Я знаю все, о чем вы думали, ужиная со мной тогда, у себя дома, и о чем размышляли f сегодня по дороге сюда.

Оливия вспыхнула и прижала ладони к горящим щекам. Затем она машинально |начала развязывать шляпу и, сняв ее, бросила в кресло.

Она уставилась невидящим взглядом в сад.

— Но… если это правда, то вы должны знать, как… я желаю вам счастья в Чэде… и хочу, чтобы вы полюбили его так, как… я люблю его с самого детства.

Герцог не произнес ни слова, и Оливия испугалась, что она сказала что-то не то. Помолчав еще немного, он мягко произнес:

— Оливия, я хочу спросить вас об одной вещи. И пожалуйста, скажите мне правду.

— Конечно! Я… всегда говорю… правду!

— Тогда посмотрите мне в глаза!

Оливия молча повиновалась. Взглянув ему в глаза, она увидела в них какое-то странное и непонятное выражение.

— Скажите мне, почему вы спасли меня и не дали мне умереть?

«Что за дикий вопрос», — мелькнуло у нее в голове. Но прежде, чем она нашла слова для ответа, она уже знала его. Сердце подсказало ей правду.

Невероятно! Невозможно! Она боялась даже мысленно произнести эти слова. Она любит его! Да, она любит его! И поэтому она так отчаянно боролась за его жизнь, недосыпала ночами, нянчилась с ним как с младенцем. Она любит его!

А ведь вначале он пробудил в ней только ужас, и она возненавидела его всеми фибрами души. Но потом, когда он лежал беспомощный, истекающий кровью и, казалось, жизнь ускользала от него на глазах, она бросилась, чтобы удержать ее. Она не оставляла борьбу со смертью ни на минуту, даже тогда, когда у всех — и у Бесси, и у Хиггинса опустились руки. Да, это любовь придала ей нечеловеческие силы, и она победила! Победила! Правда сверкнула как молния. Но как сказать о ней? Как выразить ее словами?

Оливия молчала, беспомощно прижимая руки к груди.

— Я так и знал! — сказал герцог негромко. — Я тоже люблю вас! Так что же нам делать со всем этим?

— Вы — в-вы… любите меня? — пересохшими губами повторила Оливия. Голос казался чужим и звучал настолько слабо, словно доносился из подземелья.

— Я люблю вас! Но, как и вы, я не подозревал, что это любовь!

— Но… к-как вы догадались?

— Все очень просто! Я давно уже должен был догадаться об этом. Не раз в бреду мне казалось, что сама любовь убаюкивает меня на своих руках. Вы говорили со мной, и ваш голос был исполнен любви, вы нежно приподнимали голову мне, чтобы напоить своими целебными травами, и в ваших руках я опять ощущал любовь и ласку. И зачем мне слушать людей? — голос герцога стал глубже и нежнее. Я послушал свое сердце, и оно сказало мне правдивее всех, что это вы спасли меня, и не с помощью лекарств, а своей любовью!

Оливия издала невнятный звук и сделала шаг навстречу.