— Ха-ха-ха! — добавила она выразительно, — Эта дудка не издаст ни звука! Гляди-ка, тут трещина!

— Поглядим… — сказал мальчик.

— Поглядим, — отозвалась Кирочка сумрачно.

Она достала из-за пояса пистолет и, бросив флейту на землю, принялась по ней стрелять.

Один заряд. Другой. Третий. Голубоватое сияние каждый раз окутывало флейту туманным облаком и медленно погасало.

Пистолет в руке у Кирочки покрылся инеем. Держать его становилось всё больнее.

Четвёртый выстрел.

Флейта как ни в чём не бывало лежала на крупном песке парковой аллеи, и, казалось, становилась с каждым выстрелом только лучше, новее.

Кира извела понапрасну ещё несколько зарядовых капсул; она стреляла до тех пор, пока длинная трещина на флейте не затянулась, будто царапина на живом.

— Она древнее, чем ты можешь вообразить, — сказал мальчик снисходительно, — и треснула давно, может, больше тысячи лет назад; твоё оружие бессильно против неё. Чёрная Флейта наделена самой древней силой, способной зачинать миры.

— Почему же ты сам не играешь на этой флейте? — спросила Кирочка растерянно, — Раз она такая замечательная…

— Моё время ещё не пришло, — сказал мальчик, и щёки его покрыл густой трогательный румянец, — на Чёрной Флейте играют всегда кому-то… Я пока не встретил ту, что будет слушать мою мелодию…

Сказав это, мальчик шагнул в сторону с дорожки; тонкопалая листва акации разом поглотила его; Кирочка сделала несколько нетвердых шагов вперёд — пространство как будто не позволяло ей двигаться; она хотела догнать странного предсказателя, но, разумеется, он бесследно исчез…

В окно светила шикарная золотистая полная луна. Её таинственная и немного жуткая прелесть внушала грустный и тревожный трепет. Кирочка встала и сдвинула плотные портьеры. От лунного света она с детства просыпалась так же, как просыпаются от чужого присутствия.

Залпом выпив стакан воды, девушка снова легла в постель.

2

Со временем Мика Орели оброс небрежной жиденькой бородёнкой, приобрел округлое мягкое пузцо и ханжески-брюзгливые интонации в голосе — отцветший юноша, так и не сделавшийся мужчиной — он производил довольно жалкое впечатление. Становясь свидетелем каких-нибудь милых, но излишне, на его взгляд, фривольных сцен, вроде поцелуев в общественном транспорте, он обычно восклицал презрительно «О, времена! О, нравы!» тоном старой девы из классических комедий, осуждал молодёжь за её «распущенность и духовную глухость», обличительно сплетничал о сотрудниках с их реальными или воображаемыми «шашнями» и тому подобное. Как правило, человек, по каким-то внутренним причинам умышленно лишающий себя простых радостей жизни, становится нетерпимым к тем, кто их себе позволяет.

На новом заводе, где он теперь занимал пост заместителя директора, он был по прежнему на хорошем счету, с ним приезжали консультироваться даже зарубежные специалисты, но — это являлось самым страшным и безнадёжным из всех произошедших с ним изменений — Мика больше не мог уже генерировать идеи так же непринуждённо и радостно как прежде — по каким-то неведомым причинам он резко сделался самым обыкновенным инженером — будто талант его всегда был чем-то отдельным, птицей, сидящей у него на плече, и в какой-то момент эта птица просто вспорхнула и улетела — мысли Мики отяжелели и заземлились — он работал уже без особого азарта, с нетерпением ждал обеденного перерыва, а затем и конца рабочего дня, чтобы поскорее пойти домой — досуг же он стал заполнять не познанием нового, как прежде, а стандартным набором общедоступных развлечений — просмотром кино, популярными книгами и телешоу.