— Дай срок! — пророчески промолвил Хью. — Поживем — увидим, на что он способен. Если от матери ему передалась твердость духа, а от отца ум, то через каких-нибудь несколько лет короля Стефана ждут большие неприятности. Покуда есть время, в наших интересах сделать так, чтобы мальчишка вернулся на пару с венценосной мамашей к себе в Анжу да там и оставался бы.

— Эх, — с досадой произнес Хью, резко подымаясь на ноги, — если бы сын Стефана не был так безнадежен, нам не пришлось бы гадать, каков будет сынок императрицы, когда вырастет. — Он досадливо передернул острыми плечами, словно стряхивая с себя тяжкое бремя сомнений. — Ну, я пошел собираться в дорогу. Тронемся на рассвете.

Кадфаэль переставил теплый горшок на земляной пол и вышел проводить друга — вместе они прошли через замерший в оцепенении садик у монастырской стены, между ровными рядами спящих грядок, укутанных теплым пушистым снежным одеялом, под которым не страшны никакие морозы. Выйдя на тропу, что тянулась вдоль застывших прудов, они увидели вдалеке, на той стороне зеркальной ледяной поверхности, за раскинувшимися вдоль северной стены садами, длинный скат крыши странноприимного дома, нависающий прямо над дренажной канавой, темный силуэт большой деревянной клетки, образованной лесами и мостками, и две закутанные фигуры, копошащиеся на расчищенной от снега крыше.

— У вас, как я погляжу, тоже забот хватает, — заметил Хью.

— Так ведь у кого их нет, тем паче зимой. Несколько плиток на кровле сдвинулись с места, а иные и вовсе раскололись. Вот епископского капеллана и окатило ледяной водицей, когда он мирно почивал. Ежели оставить все как есть до оттепели, у нас там начнется настоящий потоп, и с крышей возни будет не в пример больше.

— Ну, ваш главный строитель свое дело знает — ишь, даже морозы ему не помеха. — Хью разглядел знакомую кряжистую фигуру мастера, который, стоя на средней перекладине длинной лестницы, рывком забросил наверх лоток, груженный сланцевыми плитками, — эдакую тяжесть не всякий молодой от земли оторвет, а ему хоть бы что. М-да, этим, на крыше, тоже не позавидуешь, — сказал Хью, переводя взгляд с верхней площадки лесов, заставленной стопками плиток, на два крошечных силуэта, которые неуверенно двигались по обледенелой крыше.

— Мы часто сменяем друг друга, и потом, всегда можно погреться у огня в нашей «теплой» комнате, когда слезешь вниз. Нас-то, стариков, не принуждают участвовать в этой работе, но никто не уклоняется: есть ведь еще больные и немощные — рук не хватает. Никто не ропщет, хотя думаю, что Конрадину все это не по вкусу. У него сердце не на месте, когда там, наверху, бесшабашные юнцы-послушники, и будь его воля, он бы привлекал к работе только тех, за кого можно не беспокоиться. Но за молодежью он следит в оба. И вообще, стоит ему заметить, как тот или иной побледнел, не выдерживает высоты — тут же возвращает его вниз, на землю. Высоту ведь кто как переносит.

— А ты сам тоже лазил наверх? — полюбопытствовал Хью.

— Как же, вчера свою очередь отработал, днем, до сумерек. Дни-то, видишь, короткие, как назло. Но, должно быть, на той неделе все закончим.

Хью сощурился: в глаза внезапно ударил невесть откуда пробившийся луч солнца, и снег вокруг вспыхнул, заискрился.

— А кто эти двое — там, на крыше? Один вроде брат Уриен, верно? А другой?

— Брат Хэлвин.

Стройная, легкая фигура почти терялась за выступом лесов, но Кадфаэль приметил Хэлвина часом раньше, когда тот с напарником карабкался вверх по лестнице.