И все-таки Паола была всем сердцем привязана к нему, а потому искренне произнесла:

– Где ты был? Куда пропал на целые сутки? Я волновалась!

И получила холодный ответ:

– У меня были дела.

– Какие дела?

– Это тебя не касается.

Девушка попыталась улыбнуться.

– С каких это пор у тебя есть от меня секреты, Ниол?

– С тех пор, как они появились у тебя, Паола!

Он сделал решительный шаг вперед, и она посторонилась, чтобы дать ему пройти.

Ниол вошел в кухню и увидел мать, которая как ни в чем не бывало колдовала над своими котлами. Почему она была не в силах приготовить зелье, убивающее врагов или исцеляющее душу?!

Юноша сел на табурет, и Хелки спокойно спросила, помешивая большой ложкой вкусно пахнувшее варево:

– Хочешь есть?

– Нет, – ответил он и замер, уставившись в пол.

– Где ты был?

– Работал.

– Это была тяжелая работа?

Ниол чуть заметно усмехнулся и ответил:

– Не очень. – Потом вдруг спросил, подняв глаза на мать: – Что такое любовь?

– Любовь? – медленно повторила женщина. – Это огонь, который питает сам себя. Это жизнь, это счастье, это путь Белой Лошади.

– Которая умерла? – не удержался от иронии юноша.

Хелки промолчала, и тогда ее сын спросил:

– Ты любила?

Лицо индианки сделалось непривычно одухотворенным, задумчивым.

– Когда-то твой дед, великий Ахига, сказал: «Бледнолицые хотят изменить мир. Но мир не меняется, меняется только человек. Мир изменится и погибнет только тогда, когда на земле исчезнет последний смертный, способный любить».

– Я никогда не спрашивал тебя об этом, но теперь спрошу: кто мой отец? Как это могло произойти? Вероятно, не по доброй воле?!

Хелки вложила в свой короткий ответ все невысказанные печали и горькие думы о нелегких испытаниях.

– Нет.

А потом рассказала правду.

Ниол оставался спокойным. Не сдвинувшись с места, он произнес совсем не то, что ожидала услышать женщина:

– Значит, они мне должны еще больше, чем я думал.

– Кто? – спросила Хелки.

– Бледнолицые. Я сделаю все, чтобы вернуть то, что они у меня отобрали.

Глава VIII

Все эти годы Мануэль Фернандес задавал себе вопрос: где тот предел, за которым дальнейшее погружение во тьму неверия, отчаяния и тоски превращается в похороны души?

Он был заточен в мрачной бездне, он не видел света и изо всех сил старался не позабыть то, что существовало вне тюремных стен. Иногда внешний мир казался узнику раем, иногда мечтой или сном. Одно оставалось бесспорным: реальность была здесь, в этих застенках.

Изредка Мануэля выводили на прогулку в тесный дворик, но общение с такими же озлобленными, покинутыми, несчастными людьми, как он сам, не приносило облегчения. Он каждый год писал прошения королю, и всякий раз они были отклонены. Наконец на десятый год заточения Мануэль отказался молить государя о помиловании. Что толку стучаться в двери комнаты, в которой царит пустота?

Он изнывал от бездействия, его живой ум жаждал свободы. Мануэлю исполнилось тридцать восемь лет. Он знал, что если проживет еще десять, то выйдет из тюрьмы никому не нужным, полупомешанным, опустившимся существом. Мануэля угнетали не условия содержания, не теснота, убогость и скудная пища – его сводила с ума несправедливость того, что происходило с ним изо дня в день.

Несколько раз к узнику приходил священник и беседовал с ним о раскаянии и спасении души.