– Человек, довольный собой, может стать неплохим реставратором, но не великим. Только тот, чье собственное полотно безнадежно загублено, способен стать поистине великим реставратором. Для тебя это медитация. Ритуал. Придет время, и ты станешь великим реставратором. Ты превзойдешь меня. Я в этом уверен.

Конти, конечно, не знал об этом, но практически то же самое сказал Габриелю Шамрон в ту ночь, когда отправил его в Рим, чтобы убить своего первого палестинца.

Ровно в половине седьмого Габриель стоял у входа в «Атцингер». Сначала туман, повисший над Амалиенштрассе, прорезал свет фары профессорского велосипеда. Затем выплыл неясный силуэт, проявились ритмично работающие ноги и развевающиеся над оттопыренными ушами седые, напоминающие крылья волосы. За спиной у профессора висела коричневая кожаная сумка.

Однако симпатия, вызванная столь демократичной и внушающей доверие манерой появления, быстро испарилась. Подобно многим немецким интеллектуалам, Гельмут Бергер изображал человека, проведшего весь день в тяжелой борьбе с существами куда более низкого интеллекта. Он сразу заявил, что ограничен во времени и может позволить себе только бокал пива, однако при этом предложил Габриелю заказать что-нибудь из меню. Габриель заказал минеральную воду, что немец, похоже, воспринял едва ли не как оскорбление.

– Мне очень жаль, что все так случилось. Примите мои соболезнования. Ваш брат – точнее, сводный брат – пользовался большим уважением на факультете. Его смерть стала потрясением для нас всех. – Он проговорил это без малейшего намека на сколь-либо подлинное чувство, как будто и сами слова принадлежали не ему самому, а были написаны студентом-выпускником. – Чем могу помочь вам, герр Ландау?

– Правда ли, что Бенджамин взял отпуск?

– Верно. Он работал над очередной книгой.

– Знаете ли вы, какова была тема книги?

– Вообще-то нет.

– Неужели? – Габриель искренне удивился. – Человек берет отпуск, чтобы работать над книгой, даже не сообщив вам, чему посвящено его исследование?

– У нас такое не практикуется, но Бенджамин с самого начала проекта проявлял большую скрытность.

Настаивать не имело смысла, и Габриель слегка изменил тему разговора.

– Вам известно что-нибудь об угрозах, которые получал мой сводный брат?

– Таких угроз было много. Бенджамин поддерживал теорию о коллективной вине немцев за события военного времени, и такие взгляды, надо сказать, не способствовали его популярности.

– Вы, похоже, тоже не разделяете его точку зрения?

Профессор пожал плечами.

– Несколько лет назад я написал книгу о роли германской католической церкви в годы войны. Бенджамин не согласился с моими выводами и выразил свое мнение публично и весьма резко. Для нас обоих то было не самое приятное время.

Гельмут Бергер посмотрел на часы.

– Прошу извинить, но у меня еще одна деловая встреча. Что еще вы хотели бы узнать? Может быть, что-то, имеющее более непосредственное отношение к предмету вашего расследования?

– В прошлом месяце Бенджамин ездил в Италию. Вы, случайно, не знаете, с какой целью? Не была ли эта поездка как-то связана с работой над книгой?

– Не имею ни малейшего представления. Видите ли, доктор Штерн обычно не уведомлял меня о своих планах заранее.