В этой постоянной игре с вымыслом и реальностью, которая является одной из важнейших особенностей книги. Как будто предательство моего отца сделало меня идиотом. Я греюсь под майским солнцем, дует ветерок, свет ласкает меня, неподалеку шумная компания пьет пиво; я молчалив, элегантен — и туп.
Может быть, стоит поступить как дядя П., который, узнав, что один из его сослуживцев-артиллеристов был стукачом, решил молчать? Схоронить все это в себе. Я тоже мог бы молчать, потихоньку страдая и размышляя о том, как устроено мироздание. Поступок П. говорит о том, что осмыслению это не поддается. Он не трус, он попросту защищал сообщество. Мне же следует это осмыслить, говорю я себе. И дело тут не в смелости. Я тоже защищаю сообщество.
Но чем это кончится? Обычной сумятицей: проклятиями и слезами.
Б.: Из книги неясно, верил ли твой отец в Бога. Это так. Ответить на этот вопрос мне трудно. Скорее не верил. Может быть, лишь в конце? В любом случае вопрос существенный. Верующего человека история не смогла бы так запросто вышвырнуть из жизни.
Из одной рецензии: «Именно в силу отцовского примера наш автор не может позволить себе со спокойной душой игнорировать нравственную позицию». Сравнительно с обстоятельствами на душе у меня спокойно. Спокойно и тяжело. Я вспоминаю фразу отца: «Не трынди! Не усугубляй хаос!» Да куда уж усугублять…
Наконец-то собрал слова:
мой подлый отец, мой бесчестный отец, мой гнусный отец, мой мерзавец отец — ничтожество, пакостник, дрянь — тварь, негодяй, паршивец, поганец, говнюк, распоследний, пошлый, гнида, мусор, мой мусор-отец (жалкая игра слов) — чахлый, ничтожный, квелый, больной — дохлый, хворый, патологичный, извращенный, аномальный — противоестественный, абнормальный, неправильный, парадоксальный, кривой
— необыкновенный, особенный, необычный, экстраординарный, классный, исключительный, беспримерный, выдающийся, благородный (я чувствую, слова начинают приходить в себя, позволяя мне разглядеть моего бедного доброго Папочку) — мой исключительный, необычный отец, мой чужой, мой странный отец, мой фантастический, мой сказочный отец, это я повторю: мой сказочный, ирреальный (мой реально существующий ирреальный отец) — неправдоподобный, непредставимый, невоплотимый (да, да, но все же я его воплотил!; внезапно м. п. у.: ну и насовал бы он мне пиздюлей, будь он жив!)
— безжизненный (тут же вмешивается язык, хотя я просто переписываю слова, которые нахожу в словаре), мертворожденный, немыслимый — вымышленный, фиктивный (сколько раз я повторял это в интервью, но что толку), взятый с потолка, фальсифицированный, сочиненный, придуманный мой отец, ненастоящий — беспричинный, огульный, безосновательный, высосанный из пальца, болтающийся между небом и землей
— лживый (ну, это факт) — ханжа, фарисей, лицемер, святоша, постная рожа, набожный человек (святошей и набожным человеком он был некоторое время в 1970-м, после больницы, когда по утрам отправлялся в церковь и каждый день причащался, однако не исповедовался, что казалось мне возмутительным <я до сих пор не поговорил с его лечащим врачом Т., трусливо избегая этого разговора, но откладывать его до бесконечности невозможно>)
— неправедный (но что это значит? грешный? несправедливый? по словарю, «неправедный» означает прежде всего «действующий не по справедливости» ——— тысяча чертей! опять с., хотя всего-навсего м. п. у., как по-детски я забавляюсь словами, роясь в своих словарях, насколько смешно мое сентиментально-романтическое представление, будто слова, мои инструменты, могут служить мне укрытием, но при слове «детский» слезные протоки открываются сами собой, ибо я вспоминаю, что верный сын должен защищать <с. |