Его российский иностранный паспорт (в самой Великобритании паспортов просто не было, и свой документ мистер Дарел получил на нашей границе) неисповедимыми путями (всего скорее непосредственно из коллегии иностранных дел) прошел через несколько рук и оказался в итоге у меня, благо и описание внешности в целом совпадало с моим. Операцию эту ловко провернул Одинцов, за что честь ему и хвала. Пока что я предпочитал использовать 'официальный' документ. Ну и третий был по случаю куплен самостоятельно (для тренировки, что ли) на базаре у некой скользкой личности по сходной цене.

Жизнь шпика быстро приелась. Однообразная, утомительно-сидячая, с короткими перекусами в сухомятку и в постоянном напряжении, 'а вдруг заметят!?'. Но больше всего угнетало другое. Две вещи стали прямо таки мучительно-навязчивыми, дошло до того, что стали сниться кошмары. Вокруг меня жила и не подозревала о скорой катастрофе огромная и прекрасная страна. Моя родина. Которую, как оказалось, я очень люблю. И вот смотреть на нее, на эти улицы и набережные, полные прохожих, на купола храмов и флагштоки кораблей было почти невыносимо больно, ведь я-то знал, что предстоит стране уже через восемь лет.

Вторым источником переживаний стала тема предстоящих убийств и насилий. Я не пай-девочка, но становиться киллером, пусть и с высокими помыслами... тяжело. Я понимаю деятелей черносотенного движения, которые только грозились всей этой революционной когорте страшным народным гневом и так толком ничего не предприняли в итоге. Для православного человека, а в массе своей черносотенцы - глубоко верующие христиане, один митрополит Антоний Храповицкий чего стоит, загубить человеческую душу - худший смертный грех.

Сам я, хоть и крещеный, но в вере слаб, да и времена у нас, в начале двадцать первого (я пока не причислял себя к началу двадцатого, этакий путешественник, слишком уж многое, тотально многое отличалось в духе вековой границы). Поэтому закалка и некая готовность к действию сидят во мне плотно. Хорошо ли это - не уверен, ведь в итоге я собираюсь бороться с врагом его же оружием, сам уподобляясь дракону из сказки. И как уберечься? Я непрестанно думал об этом и не находил ответ.

Все эти мысли в совокупности с плохим питанием доконали меня окончательно. Однажды ночью, после очередного сонного кошмара, я подскочил на кровати и внезапно понял - так дальше нельзя, мозг сгорит. Решение пришло сразу и бесповоротно. Я решил стать на время тенью. Жить внутренне строго, не вступая в отношения с женщинами и, тем более, не создавая семью, не накапливать богатства и не иметь собственности, посвятить всю жизнь свою спасению Отчизны. И если таки эта священная цель в итоге сбудется, то потом, возможно, я сниму с себя этот обет. Так сказать, выйду из затвора.

На душе чуток полегчало. Не отпустило совсем, но... поразмыслив, понял, что своим решением соединил себя с этой, царской Россией незримыми узами, которые только сам и в силах разорвать. Я подошел к окну и долго смотрел на серую Неву, прислонившись горячим лбом к стеклу. Окончательно придя в себя, выпил воды и улегся спать. И с того дня кошмары отступили.

'Брать' графа в Санкт-Петербурге представлялось весьма рискованным занятием. Гораздо практичней провернуть задуманное в случае выезда его светлости в московскую усадьбу Отрадное.

Орлов-Давыдов был женат на некой баронессе де Стааль, с которой впрочем, жил раздельно. Уже несколько лет она к их общему удовольствию проживала в Баден-Бадене. Значит, ночью граф будет спать в одиночестве.

Проведя разведку окрестностей усадьбы, я остановился на наиболее рациональном варианте. Граф недавно приобрел роскошный автомобиль и теперь с ветерком на нем катался, правда, сам не управлял, наняв для этого шофера.

Вот на этом факте я и сконцентрировался. Ездил граф на из изготовленном в Англии Роллс-Ройсе 'Серебряный призрак'. Машина оправдывала свое название: кузов целиком окрашен серебряной краской, а шумы от хода и работы мотора снижены до неприлично низкого для того времени уровня.