— Ну и курите, чего себя мучить, раз хочется. Врачи говорят, вредно, а многие курят и живут иногда довольно долго, — с улыбкой ответил Игорь Владимирович.

— Да я не только оттого, что вредно. У некурящего хлопот меньше. А тут то папиросы исчезнут в ларьках, то купить забудешь, а потом мучаешься. И вообще, когда не куришь, чувствуешь себя независимей: все-таки это слабость.

— У кого их нет — слабостей? — сказал Игорь Владимирович и подумал растроганно: «Молод еще». Чем-то этот парень напоминал собственную юность, мысли о самосовершенствовании. Он вздохнул. Тесная мастерская, залитая чересчур ярким светом, неуклюжие станины старых станков, листовой металл в углу — все это стало сразу каким-то своим и уютным. Игорь Владимирович еще раз огляделся и вдруг застыл. Прямо на него из непонятной синеватой холодной глубины смотрел человек с длинным худым лицом, с зачесанными гладко назад каштановыми волосами, в которых уже явственно проблескивала седина. Глаза у человека были глубокие, темные. Игорь Владимирович не сразу узнал себя: слишком красивым и необычным было лицо, и что-то проглянуло в нем такое, что не понравилось — то ли тщеславие, то ли самодовольство.

— Что это у вас за зеркало? — спросил он настороженно.

— A-а, хромоникель, наверное. Какой-то растяпа потерял с машины возле «Воздушки», а я ехал и подобрал. Хорошая пластина, шестнадцать миллиметров. — Яковлев улыбнулся как-то застенчиво.

Игорь Владимирович встал, подошел к стене, где висело это странное голубое зеркало. По краям пластины были небольшие матовые фаски, они казались белее основной плоскости, и из этой тонкой рамки светилась неправдоподобная бездонная синева. Поверхность металла была идеально гладкой и плоской. Игорь Владимирович понял это по отсутствию искажений. Он хорошо разбирался в технологии и понимал, что получить такую идеально ровную и чистую поверхность на площади более полуметра почти невозможно без специального и дорогого оборудования. Он еще раз осмотрел зеркало, осторожно дотронулся до уголка. На поверхности появилось туманное матовое пятнышко, оно сразу же стало уменьшаться и вмиг исчезло совсем.

— Как же это удалось вам? Получение такой поверхности и на заводе — проблема. — Игорь Владимирович все смотрел на эту холодную глубокую синеву, открывавшую в нем незнакомые дотоле черты, и ему было не по себе.

— Да мне надо было головки цилиндров подшлифовать после подрезки, — у меня же все форсированно. Ну вот, я одолжил на ремзаводе рядом притирочную плиту. Приладил электромоторчик с рычагами и пружиной, чтоб давление все время было и такое, вращательное, и возвратно-поступательное движение по плоскости. Сначала головки притер, а потом уж эту пластину. Времени-то это не занимало. Утром приду, включу, вечером выключу. Только эмульсию подливал, — объяснил Яковлев, и по голосу было понятно, что он стыдится этой вроде бы никчемной работы.

А Игоря Владимировича разобрало озорное любопытство: хотелось понять увлечения этого странного парня, который был похож на простака и гения одновременно. И он спросил:

— А зачем вам это? — И повернулся от зеркала к Яковлеву.

С коротким застенчивым смешком тот ответил:

— Да я в какой-то книге — такой, популярной — прочитал, что у средневековых алхимиков были зеркала, которые давали странные эффекты, показывали разных там чертей… Судьбу предсказывали по ним. Были они металлические. Такое имел Калиостро. Ну вот, я стал думать, что бы это могло быть? Попробовал наклепом нанести рисунок, думал, структура металла изменится и отражаемость будет иная и при определенном освещении этот рисунок можно будет увидеть в зеркале, но не получилось. Наверное, этого мало, они, видимо, гравировали на зеркале, а потом инкрустировали совсем другим металлом и заполировывали.