Рощин присел возле подбитого верзилы, хмыкнул и скомандовал:

– Еще раз подобное случится и пожалеете о том, что на свет родились. Понятно? Кутепов? Аллахвердиев? Кирсанов, Овсиенко? Целы? Целы спрашиваю? Все ясно? Марш в расположение. Бегом, мать вашу! А ты, Куприн… – взводный встал. – А ты, Куприн, за мной.

– Она хороший человек, – встрепенулся Мамед. – Это моя все виноват. Нэ надо его в спецлагерь, товарища командира, нэ надо…

Но после стального взгляда Рощина скукожился и побрел в казарму.

Вводный привел его в свою каморку, сел на табурет, с любопытством глянул на Ивана и удивленно поинтересовался:

– Что это было, Куприн? То, что ты боксер, я знаю, но это был не бокс.

Ваня покосился на висевшие на гвоздике боксерские перчатки и тихо ответил:

– Бокс. Но я его немного доработал. Опять же, от деда книга осталась по азиатской борьбе. Но я это… больше не буду. Так просто получилось…

– Азиатская, говоришь? – Рощин хмыкнул. – Да, Куприн… теперь понятно, зачем тебя… – он недоговорил и резко сменил тему. – Короче, еще раз ударишь кого-нибудь – отправишься снова под трибунал. Понял? Научись решать проблемы без кулаков. Понял? Свободен. Стой… а ну покажи что-нибудь. Ну, удар какой…

Ваня пожал плечами и изобразил сок ти и сок таг, выступающий и перпендикулярный удары локтями.

– Н-да, интересная штука, – старлей уважительно кивнул. – Правда я сильно сомневаюсь, что так пробьешь защиту хорошего боксера. Но ты это… на всякий случай не светись со своей азиатчиной. – По тебе и так не все вопросы закрыты. Давай, иди. Потом еще покажешь. И не переживай, тебя никто в роте не тронет. Никто никого не тронет. Я обещаю. Но учись с людьми ладить. Тот красноармеец, которого ты уронил, ну, тот что длинный, между прочим, три танка из ПТР подбил, за что «Красную Звезду» получил. А сюда попал по глупости и зазнайству. Да командир тоже у него… того… В общем, иди и будь умнее.

Выйдя от взводного Иван с облегчением вздохнул. Однако, постоянные обмолвки командного состава начали сильно его настораживать. То ротный с какого-то хрена любимчиком обозвал, теперь старлей что-то начал плести про то, что ему понятно зачем меня… Вот и спрашивается, зачем и кто? Неужто опять гебешные уши торчат?

По поводу длинного, который оказался героем, Иван как раз ничуть не удивился. Так как уже не раз по собственному опыту убедился в том, что на войне люди раскрываются всегда по-разному. Гопник может оказаться героем, а душа-человек, симпатичный внешне и внутри – на поверку становится последней сукой.

Поддоны так и не сбили, зато благодарные Аллахвердиев и Петров, сварили котелок душистого отвара из листьев и травок. Ваня похлебал варево, отстоял вечернюю проверку и со спокойной душой завалился спать.

Правда азербайджанец и якут успели спеться и вовсю болтали, не давая заснуть Ивану.

– Ты видэла? Видэла? – горестно жаловался Мамед. – Какой дурной баба, зачэм бить мой дорогой писун? Что я ей сдэлал? Вах-вах, красивый баба, а голова пустой…

«Что они находят в этой Курицыной? – про себя удивился Ваня. – Ни с кожи, ни с рожи, ножки тоненькие, а жить то хочется…»

– Класивый всегда дулной… – умудренно отвечал Петруха. – Советский власть шибко хорошо, но баба дулной делал. Баба долсен дома сидеть, а она косынка голова одевать и тлусы одевать. Сасем? От тлусы вся беда…

– Вах, какие правильный вэщи говоришь! – восхитился Аллахвердиев.