Госпиций располагался в гавани, между корабельных сараев – Теодрада и Хериберт нарочно выбрали это место, чтобы уставшим после морского перехода путникам не приходилось далеко ходить в поисках пристанища. Сейчас, весной, когда корабли оживленно сновали между виками, здесь было битком набито, и даже перед дверями сидели какие-то неопрятного вида люди неведомых племен. Двое играли в кости, расстелив на земле обрывок грязной тряпки, один сидел на бревнышке, обняв колени, и пел песню на непонятном языке.

– А она на месте? – сказала Рейнельда, имея в виду Катлу. – Или ходит где-то, отыскивает бедных?

– Пойдем посмотрим, – предложил Рерик.

– Фу, как там воняет! – Ита сморщила нос, едва вдохнув теплый, но дымный и душный воздух в дверях.

– Терпи! – сказала ей Рейнельда. – Помнишь, как мы хотели стать монахинями? А монахини ни от чего не воротят носы и сами ухаживают за больными.

– Но мы же уже передумали! – Ита фыркнула. – Между прочим, я тоже могу стать королевой. Анунд конунг вчера спрашивал, нет ли у меня жениха и как бы мне понравилось жить в Свеаланде.

– Вот шустрый мужик! – Рерик усмехнулся. – Ита, ты смотри, много ему не позволяй. Если начнет руками лезть, сразу скажи мне – я ему ноги поотрываю.

– Ноги-то здесь при чем? – фыркнула Регина, и все снова покатились от хохота.

– Асвальд, сходи, посмотри, на месте Катла? – Рерик кивнул хирдману на дверь, и тот скрылся внутри.

– Она здесь, только спит, – доложил тот, вернувшись. – И служанка с ней, тоже спит.

– Устали, надо думать, весь день по домам ходили, – сочувственно кивнула Рагенфредис.

– Ну, пойдем, тихонько положим деньги и скажем служанке, что это от графини, – предложила Рейнельда.

– Пойдем. – Рерик взял у Эгиля оба кошеля. – А вы все здесь подождите, а то ржете, как свиньи, разбудите женщину.

И все опять захохотали, хотя чего, собственно, смешного он сказал?

Крепко держа Рейнельду за руку, Рерик первым вошел в госпиций. Тот представлял собой обычный в северных странах «длинный дом» с земляным полом, тремя очагами посередине и высокими лежанками по сторонам. Прямо на этих же лежанках постояльцы сидели, перекусывали чем боги послали, болтали, обменивались своими приключениями, чинили одежонку. Чадили очаги, в которых горело то по горсточке торфа, то кучка деревянных обломков и всякого мусора, собранного у моря. Пахло соответственно – дымом, прелым тряпьем, влажной шерстью и кожей, немытыми телами и подгорелой кашей. Рейнельда прикрывала нос краем капюшона и думала, что только от особенно большого благочестия состоятельная женщина предпочитает жить здесь, хотя может воспользоваться гостеприимством графов.

Завидев хорошо одетую пару, бродяги оживились – за последние дни они привыкли, что состоятельные люди зачастили в госпиций раздавать милостыню. Из-за этого нищие благословляли Катлу и даже твердили, что она-де наверняка святая. Вот и теперь бродяги толпой бросились к Рерику и Рейнельде, а один, мыча что-то – очевидно, немой – даже кинулся им в ноги и стал хватать за подолы, так что Рерику пришлось стукнуть его ножнами меча по немытой голове.

Для Катлы, как для богатой и знатной путешественницы, выделили дальний конец дома, отгородив его от основного помещения занавеской из бычьей шкуры. Заглянув туда, Рерик и Рейнельда увидели лежанку, более чистую, чем все прочие – одеяла и простыни Катла привезла с собой.