— Поди, не выспались? А самовар давно поспел. Выкушайте, дорогие гости, чаю. В дороге кто вас покормит?

...Потом они вышли на остро пахнущий цветами и травами сырой воздух. Дождь закончился. Пароход вовремя подошел к причалу. И вновь пенилась зеленая вода, стучали ноги по сходням и злой рев парового гудка огласил окрестности.

Бесов долго стоял во весь свой княжески могучий рост на верхней палубе, спокойный и отрешенный от всей корабельной беготни.

Берег с каждым ударом машины, скрытой где-то в недрах парохода, удалялся все далее. Провожающие махали руками. И вот уже неясным пятном белело в отдалении светлое платье Наденьки. И не мог он видеть ее красных от слез глаз. И еще не знал того, что Гриша твердо решил сдержать данное Бесову слово и непременно приехать к нему в Москву.

Не пройдет и года, как о нем заговорят во всей России.

...Казначей, словно пораженный какой-то своей мыслью, сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

— И откуда же такие люди берутся? Словно богатыри из сказки...

И. В. Лебедев, «Из старой записной книжки»:

«Много мне приходилось видеть оригинальных людей в мою бытность директором борьбы, но все же самым интересным по складу характера я должен считать покойного великана Гришу

Кащеева. На самом деле, трудно представить себе, чтобы человек в течение трех-четырех лет сделавший себе почти европейское имя, добровольно ушел с арены, в свою родную деревню, опять взялся за соху и борону. Когда в конце лета 1910 года я предложил Кащееву остаться в чемпионате на 30 рублях в сутки, он покачал своей косматой головой:

— Нет, поеду в деревню... Хлеб убирать надоть.

— Да ведь, чудак ты человек, Гриша,— говорю ему,— ты за 30 целковых на все лето работника нанять можешь.

— Нет, поеду сам, потому что скучаю по деревне...

И напрасно было бы хоть сто рублей в сутки предлагать ему — все равно его неудержимо тянуло «к земле».

Громадной силы был человек. Почти в сажень ростом, с длинными, несколько вялыми на вид, но на самом деле мощными мускулами... Силой он не только не уступал иностранным атлетам, но был гораздо крепче их и отличался большой выдержкой в борьбе.

...Это был на редкость тихий, положительный, безответный человек. Безгранично любил он одно на свете — свою родную деревню. Как ни звали его за границу, Гриша не ехал туда. Побывал он только в Париже с Заикиным и Поддубным, сделал там страшные сборы, произвел сенсацию своей фигурой и медвежьей силищей. И больше за границу — ни за что. Жил Кащеев очень скромно и все время копил себе деньги для деревенского хозяйствования...» («Геркулес», 1915, № 2).

Он умер за сохой. Кончалась пахота 1914 года. Жаркое не по-весеннему солнце ярко светило в костенеющее лицо российского богатыря, и от вспаханных рядов в небо поднимался тонкий пар...

Чуть раньше умер в больнице для бедных его друг Федор Бесов. Многочисленные приятели и бесконечные застолья разрушили его могучий организм.

Федор и Гриша любили друг друга. Было время, когда они путешествовали по городам и селам, поражая людей силовыми трюками. Однажды, коротая вечер в недорогом номере московской гостиницы «Лоскутная», что на Тверской улице, Бесов вдруг высказал затаенное, душевное:

— Помнишь, Гришаня, нашу первую встречу в Слободском? Я-то хорошо помню. Как не помнить, если сердце свое там оставил... Да, это она — Надя, дочь казначея... Но какой я ей муж? Кто я такой? Балаганщик. А она ангел. Нет, не вправе я ломать ей жизнь. Пусть для меня останутся лишь гири да штанги.

Благородный был человек Федор Бесов!

Объехал я весь свет, куда только не заносила меня судьба-индейка.