Эту длинную историю мы рассказывали, должно быть, целую неделю.

И вот я выслушала последнюю фразу Семена:

— Так постепенно, по крупинкам, великий Арнольд собрал все сведения о преступнике и вместе с Ягуаром собрался на следующее утро схватить убийцу и отдать его в руки правосудия…

Я понимала, надо рассказывать как можно подробнее. О сыщике, поймавшем убийцу, и о том, как это все случилось.

Я вздохнула и произнесла:

— Но на следующее утро сыщик Арнольд вместе с Ягуаром были найдены мертвыми, и так никто никогда не мог больше ничего узнать.

Друзья мои здорово на меня разозлились. Все как один. Ведь по условиям игры нельзя было ничего опровергнуть или переделать.

Им хотелось вести рассказ дальше, они-то умели придумывать, а мне, признаться, немного уже поднадоело.

Семен сказал:

— Мы сами виноваты. Не ей надо было заканчивать рассказ, а Витьке.

— Конечно, — отозвался Витька. — Она у нас до серьезных вещей не доросла.

Я не стала спорить.

— Куда мне до тебя, ведь ты старше меня на три с половиной года.

— На четыре, — поправил Витька.

А Семен, любивший во всем точность, сказал:

— На три года, один месяц и одиннадцать дней.

3

Когда шел дождь, мы укрывались в сарае для дров, принадлежавшем Аське Щавелевой, шоферу автобуса, веселой, разбитной бабенке.

У всех жильцов были такие же сараи, только запертые на замок, и лишь Аськин сарай зиму и лето стоял раскрытый, и при всем желании там нельзя было обнаружить хотя бы одну завалящую щепку.

— А ну их, — беспечно говорила Аська, — охота была с дровами возиться!

У нее была маленькая комнатка на первом этаже, за стеной жила хозяйственная, домовитая семья Карандеевых. Карандеевы исправно топили свою голландку. Аська же открывала дверь, и ее комнатка быстро наполнялась теплом.

Аська блаженствовала, а глава семейства старик Карандеев, мелочный и сердитый, на все корки честил Аську за ее «нахальство и использование чужой печки в корыстных целях».

Аська и в ус не дула, продолжала держать свою дверь открытой.

У Аськи, по общему мнению, был бурный темперамент и решительно никакой выдержки.

Сама о себе она говорила:

— Характер у меня крепкий, только на одну сторону малость прихрамываю…

И застенчивая девичья улыбка озаряла ее крепкоскулое лицо с подведенными простенькими глазами.

Кавалеры у Аськи менялись чуть не каждый месяц. Еще совсем недавно она рыдала в голос, кляла подлого обманщика на чем свет стоит, — глядишь, уже новый, как она выражалась, знакомый друг приходит к ней в гости, держа под мышкой пакет, в котором угадывались бутылка и нехитрая закуска.

И снова горят-играют Аськины глаза, и губы накрашены в три слоя, и Аська громко поет свою любимую:

И всем кругом откровенно рассказывает:

— Вот этот, теперешний, не чета тому. Этот солидный, самостоятельный, любит меня до безумия, говорит: «Нет без тебя мне в жизни счастья, все счастье в тебе». А тот — буза одна, и только…

Все Аськины кавалеры изъяснялись совершенно одинаково. Все, по ее словам, признавались ей в безумной любви, всем без нее не было в жизни счастья и радости. Эту ее особенность первым заметил Витька.

Как-то, изнемогая от переполнявших ее чувств, она стала рассказывать Витьке и Ростику о том, как некий «необыкновенно интересный мужчина» влюбился в нее в автобусе и стал просить встретиться, а она, — ей что, охота была, и без того их у нее по самое горлышко, — и вот она дуриком назначила ему свидание возле Большого театра, а сама не пошла, а он на следующий день снова влез к ней в автобус и до того был обижен, до того обижен, чуть не плачет, говорит: «Битый час я на морозе кабардинку плясал, а вы надсмеялись надо мной…»

— Вот как бывает, — закончила Аська, победно играя щелочками-глазами.